На всё село один мужик (сборник) - читать онлайн книгу. Автор: Василь Ткачев cтр.№ 14

Сиротюк в Гомеле оказался после окончания института, работал инженером на Сельмаше, а когда заболел и врачи посоветовали найти более спокойное занятие, он устроился в заводском санатории-профилактории слесарем. Там, на природе, и вспомнил об отце-пчеловоде, которому еще мальчуганом помогал мастерить улья и ухаживать за пчелами. Отец в то время был еще жив, и Сиротюк поехал к нему на Минщину не просто навестить, что он делал, надо признать, довольно часто, а с конкретной целью – поговорить насчет пчел: мол, появилось желание и есть возможность (построил наконец-то на дачном участке домик!) заняться серьезно пчеловодством. Отец, конечно же, одобрил желание сына, пообещал в первое время помочь – дать несколько ульев с роем, ну, а там, сын, ты и сам пойдешь, руки у тебя золотые, наделаешь ульев. Он и наделал. Хотя и непросто было: семья как-никак, ей внимание также нужно, да и за работу в санатории держался – как без работы. Рассуждал: выйду на пенсию и займусь тогда пчелами основательно. Но пока та пенсия, он как-то неожиданно и для самого себя, и для окружающих заставил ульями все, что только можно было. Но их же, ульев, никто не видел. Они были всегда под крышей. Пчелы летают, мед продает всем желающим значительно дешевле, чем на базаре, да и лучшего качества, без штукарств, и все вроде бы довольны: спасибо за мед, Сиротюк! Даже из города заказы поступают.

И вот этот вызов в райисполком, кабинет он не запомнил, там подскажут.

А дождь не перестает…

– Поеду! – решает наконец Сиротюк и умышленно говорит громко – чтобы и пчелы слышали. – Поеду!.. А вы тут побудьте без меня. Я им так и заявлю, в райисполкоме: а кому погано от того, что у меня пчел много? У нас тут три тысячи дачных участков, а пчелы только у меня. Ну и что, коль свыше нормы? Председатель же местного колхоза похвалил меня и слова благодарности сказал: «Если бы не вы, Степан Николаевич, то мы и не знали бы, что делать. Раньше пчел много было, мы и горя не знали, а сейчас люди ленятся их держать… А как же без пчел нам, хлеборобам, обходиться? Это ж только благодаря им у нас урожаи и гречихи, и яблок, и ягод… да все есть. А если бы они не опыляли ту же гречиху? Ели бы мы кашу?»

Сиротюк начал одеваться. Он окончательно осмелел, его уже не пугал дождь.

– И еще скажу там, в райисполкоме, – мужчина повернулся лицом к пчелам, – что перечислил значительную часть вырученных за мед денег в детский дом. Справки, правда, на руках не имею, ведь не хватило совести требовать ее, справку. Это было б, как в газете вычитал: вот вам, друзья мои, деньги, а вы потом назовете детский дом моим именем… Но что было, того не отнимешь: помогал и еще помогу. А также школу ремонтировал, в которой внуки учатся. Этого мало разве? – Он выдержал паузу, подошел к зеркалу: – Тогда добавлю, коль им этого мало: а что, скажите, не ваша ли заслуга, пчелы, что не пью и не курю? Лучшего нарколога, чем вы, не существует… И, может, меня не штрафовать надо, а хвалить, в пример ставить, что вместе мы спасаем сады и посевы, а? Ну, поехал я… А что там скажут – скажу и вам… Надеюсь, вернусь живой и здоровый… Хотя и дадут, чувствую, взбучку… Как понести, дадут… Что-что, а это у нас умеют. Конечно, если не утешать себя, а признаться искренне, то вина есть… Однако ж кто думал, что можно, что нельзя, когда брался вас разводить?.. Возможно, тогда еще и законов таких не было?..

По дороге к автобусной остановке Сиротюк вспомнил про пчелиное жало. «Интересно, – рассуждал он, – пчела, ужалив человека, гибнет, а человек, ужалив человека, живет и радуется-потешается, видимо, что кого-то ужалил… на седьмом небе от счастья… Вот и теперь, возможно, смотрит он в окно, сидя в сухой и чистой комнатке, видит на улице меня, дурака старого, которому больше, чем другим, надо, и аж подпрыгивает от удовольствия: «Пчеловода наконец-то на ковер вызвали! Так ему и надо! Не будет денежки загребать лопатой! Наша взяла!..»

Автобуса еще долго не было. Задерживался.

Не было и козырька на остановке, где можно было бы укрыться от дождя…

Зато хорошо было под крышей пчелам Сиротюка. От этого – и ему самому.

Почти двадцать лет назад это был его сад. Одна груша, бэра, остальные деревья – яблони: титовка, анис, ранет, штрифель, белый налив… И, конечно же, антоновка. Без этой яблони вроде бы и сад не сад. Заметно постарели все деревья, но живут. Ну, а вот о том, что были некогда в саду Бориса Ивановича сливы и вишни, сегодня вообще ничто не напоминает: их выкорчевали сразу же, как снесли дом. Посчитали наверняка не слишком серьезными, не иначе – сором, портящим только общий вид. Да и ухода они требуют. А так деревья можно подрезать раз-другой на году, траву между ними скосить – и порядок… и далеко видать… Сад-сквер, одним словом, сделали коммунальщики. Ну и на здоровье, как говорят. Окружен он с одной стороны корпусами завода, с других – многоэтажными домами. И еще – дорогами.

Сад Бориса Ивановича слился с садами своих бывших соседей и получился один большой, гектара на три. Однако границы своего он сразу же определяет и, когда приходит сюда, подолгу стоит перед деревьями. Вон там, где сейчас тропинка, что ведет к мини-базарчику, когда-то стоял его дом. Крепкий дом, кирпичный, под шифером. В нем было пять комнат, и жили тогда под одной крышей двое сыновей и дочка с семьями, он, Борис Иванович с женой, и не было тесно. А потом, как только дом пошел под снос, все получили отдельное жилье. И что интересно, распались все семьи, снохи и зять начали разводиться-делиться. Старик понял позже, почему так произошло. Всех вместе держал дом. Была маленькая коммуна, где были свои законы, был один – он – хозяин, командир, и хорошо ли плохо, однако жили они по каким-то неписаным законам о единстве, верности и преданности всему, что происходит тут, в этих стенах. Другая же сторона медали, рассуждал Борис Иванович, прячется в том, что девки его сыновьям попались из деревень и им, пожалуй, важно было найти в городе не любимого человека, а – прописку. Чтобы зацепиться за город. Поэтому и маскировались до поры до времени.

Удивительно сегодня Борису Ивановичу: там, где была уборная, теперь вон разложили пожитки бомжи. Патлатые и чумазые люди ковыряются в своих вещах, о чем-то галдят, а потом разбредаются кто куда, только один из них остается под яблоней – караулить нажитое. Пройдет, может, час времени, и эти люди, не обращая внимания на прохожих, будут пить вино и закусывать яблоками, а потом лягут – вповалку – отдыхать. К ним привыкли. До них нет никому дела. Бомжи – что с них возьмешь?

Борис Иванович сегодня издали наблюдает за этими опустившимися людьми, а вчера подходил к ним поближе, и, когда один снял с ноги ботинок и начал сбивать им яблоки, старик не выдержав, заступился за дерево:

– Что ж это ты делаешь, дедушка?! – назвал того умышленно дедушкой, на самом деле это был сравнительно молодой человек, только грязный и давно не бритый. – Ты ее, яблоню, садил разве?

Бомж ничего не ответил, но и не перестал сбивать яблоки, которые через раз вместе с листьями и мелкими ветками летели на землю.

– Ты что, глухой? – напомнил о себе старик громче.