Карниз - читать онлайн книгу. Автор: Мария Ануфриева cтр.№ 6

Через час она стояла в подъезде старого дома перед высокой деревянной дверью. Потянула за ручку, и дверь тут же поплыла ей навстречу, не встречая препятствия.

– Сссуки, – быстрыми шагами из глубины коридора шел Папочка. – Ничего не оставили: деньги, телевизор, даже косуху кожаную, на вешалке у входа висела.

– А милиция что сказала?

– Да ничего, отпечатки пальцев не снимали. Походили просто. Давайте, говорят, не будем играть в следователей. Позвоним, говорят, если новости для вас будут. Это все Понтий устроила, ее рук дело!

– Какой Понтий? – засмеялась Ия. – Пилат, что ли?

– Ага, Пилат! Билад! – передразнил Папочка. – Это знакомая давняя. Вмеcте фарцой еще торговали на Гостинке. Ну и не только фарцой… Вот не зря ей, сучаре, срок тогда дали. Таскается по кабакам, баб каких-то ко мне два дня назад приволокла, подружки, мол, ночевали здесь, ну а сегодня прихожу: дверь открыта…

– Срок? Какой? – опешила Ия. – Тебе тоже срок дали?

– Условный, – приобнял ее за плечи Папочка. – У меня мать тогда от рака умирала. Я такую речь на суде произнес! Судья плакала! Пожалели… Ну, ты проходи, хозяйничай тут. Собаку только не забудь покормить. У нее каша с мясом в холодильнике. Слесарь завтра придет замок менять. Ночью спать будешь, на крюк железный изнутри закройся. До революции повесили, а видишь, как пригодился. Не бойся, я тебе звонить буду. Это коммунальная квартира, но никто не живет сейчас. Ты одна будешь, никому не открывай. Чувствуй себя как дома!

Когда дверь за Папочкой закрылась и тут же снова отворилась сквозняком, она торопливо накинула на петлю толстый железный крюк – внутреннюю защелку. Подергала дверь: щель есть, но снаружи так просто не откроешь. Прильнула к этой щели: на площадке никого нет. Даст Бог и не будет.

Вещи в комнате оказались разбросаны: торопливо и зло. Ия слышала, что для домушников шкафы с бельем – как касса банка. Почти всегда найдешь деньги. Почему-то именно этот нехитрый тайник в полотенцах и простынях кажется обычным гражданам самым надежным. Именно с него начинаются поиски сбережений квартирными ворами.

Возле этажерки валялись сброшенные на пол статуэтки: их-то за что? Она подняла с пола фарфорового мальчика с золотыми кудрями и школьным ранцем на плече. В один миг тот стал инвалидом, лишившись обеих ног, которые так и остались лежать на полу. Мальчика было жалко.

На кухне, порывшись в ящиках стола, нашла моментальный клей и, вернувшись в комнату, принялась врачевать мальчика. Через пару минут тот крепко стоял на ногах, и лишь жирная полоска подсыхающего желтого клея, выступившего по краям разлома, чуть выше колен, напоминала о проведенной операции.

Возле ног вилась такса Норма. Она умильно заглядывала в глаза и всем своим видом убеждала, что рада новой компании, но пора бы и подкрепиться. Ия уже знала, что Папочка хорошо готовит, и потому не удивилась, что собачья каша после разогревания оказалась весьма аппетитной на вид.

Норма, торопясь и чавкая, уплетала еще горячую кашу, быстро водя мордой над миской. Ия, посыпав кашу сахарным песком, тоже уплетала ее, высоко подняв брови, по привычке оттопырив мизинец с красным маникюром и приняв самый независимый вид. Как будто кто-то, кроме собаки, мог увидеть, что она ест собачью кашу.

Закончив первой, Норма встала на задние лапы и заглянула в тарелку Ии. Увиденное ей не понравилось, и она тихо, но угрожающе, зарычала.

– Цыц, – осадила собаку Ия, сузила глаза и зашипела, упершись немигающим взглядом в круглые влажные собачьи зрачки.

Власть в доме менялась: Норма это почувствовала, а Ия поняла, едва переступив порог.

Она не знала, что будет дальше, но чувствовала, что закруживший водоворот вышвырнул ее в нужное место, ее место.

Предчувствие, чувство, чутье всегда рождало в ней знание и, уловив еще лишь только оттенки, колебания, какие-то микроскопические предвестники этого знания, она принюхивалась и брала след, как гончий пес. Может быть, все-таки не зря отец хотел назвать ее Лаума…

Вот и сейчас Ия словно шла – да что шла, почти бежала – по следу, и ей было не остановиться.

Норма поняла ее рычание по-своему и поджала хвост.

– Пошли вещи убирать, – примиряющим тоном сказала Ия собаке. – И помни, у меня не забалуешь.

Цопая когтями по полу, собака побежала бочком по длинному коридору квартиры-расчески. Одна сторона – глухая стена, а по второй – двери закрытых комнат, как зубья у гребенки.

Возле своей комнаты Норма заплясала на задних лапах, то и дело высоко подпрыгивая. Казалось, если бы не набитое брюхо, она может сделать сальто-мортале в воздухе.

– Вэлкам! – распахнула двери Ия. – Чувствуй себя как дома!

Смеркалось. Это сгущались пока еще не природные сумерки, а сумерки хмурых, много повидавших на своем веку петербургских коммунальных квартир. Их сумерки служат предвестником темной пелены, спускающейся на улицы нордической Венеции.

Может быть, сумерки в серых петербургских подворотнях появляются так рано потому, что тени выливаются, выпихиваются на улицу, вываливаются сквозь закопченные окна парадных, сквозь забитые деревянные двери черного хода и не заколоченные выходы на просторные темные чердаки. Это угрюмые тени жильцов, навсегда оставшихся в плену лабиринтов дворов-колодцев.

Они заполняют собой переулки и проспекты, беспокойно и обреченно шелестят меж спешащих по своим делам горожан. Те тоже жильцы коммуналок – кто бывшие, кто настоящие, и все они – такие же будущие тени. Тени, оставшиеся в черте, в петле, в чертоге своего возведенного на болотах города по собственной воле, не в силах расстаться с его завораживающей, ядовитой красотой, медленно втекающей в душу и обращающей ее в тень.

Ия представляла, как собираются в пустой квартире тени, ходят за ней, касаются ее длинными бестелесными пальцами, пробуют душу на ощупь: наша – не наша, уйдешь – останешься с нами?

Она изучала квартиру, принюхивалась, прислушивалась к своим ощущениям и чувствовала, как врастает корнями. Корни эти уходят вниз, все глубже. Вот они уже коснулись темной жижи в вечно сыром, дымящемся затхлым паром подвале.

Дом-то 1905 года – ровесник первой русской революции, вспомнила она слова Папочки. Выцветшая, всегда восторженно глядящая в сторону бабка-соседка, царствие ей небесное, утверждала, что туда, в незаполненный еще водой подвал, сбросили тела профессора с женой, чем-то не угодивших новой власти в революционном Петрограде. Это были первые тени дома.

Бабка закончила свою жизнь в больнице для умалишенных, но кровавая история, которой она дала жизнь, продолжала витать в плотном воздухе четырех проходных дворов вокруг дома. И не важно, жили тут убиенные солдатней профессор с профессоршей или нет, если нет – их стоило бы придумать, иначе чьи шаги, вздохи и стоны раздавались ночью в парадной, где на лестнице сохранились крюки для крепления ковра, некогда устилавшего путь жильцов к квартирам, а теперь неизменно пахло мочой.