Memento. Книга перехода - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Леви cтр.№ 8

Что такое своевременность, говоря строго, не знает никто, кроме Того, Кто все знает; зато преждевременность более чем очевидна. Не только по цифре возраста. И глубоко за девяносто, и дальше можно оставаться в состоянии вполне жизнеспособном, когда срок годности ни для чего в тебе еще не истек; быть для окружающих подарком, а не обузой, – и вдруг, внезапно…

Иной скажет: ну и хорошо! – во-время, не познав маразма. А другой: жаль! – еще год бы… еще хоть денек, хоть час, хоть минуту – здесь, с нами… Первый возразит: внезапность – это и есть милосердие! – помнишь слова из старой военной песни: «Я желаю всей душой если смерти, то мгновенной, если раны – небольшой»? Второй: мгновенной? – да, но тоже смотря какой и когда…

Назовем сразу самую общую, универсальную и непосредственную причину самоубийств. (Из которых исключаем так называемые альтруистические самоубийства – их нельзя называть самоубийствами, это самопожертвования: осознанная добровольная смерть ради Кого-то или Чего-то.)

Самоубийства происходят потому, что Милосердная Постепенность может менять свой знак на противоположный и стать пыткой. Физической, а чаще душевной или – тоже часто – пыткой только предполагаемой, но кажущейся неотвратимой. В таких случаях и появляется стремление поменять Жестокую Постепенность на Милосердную Внезапность. Обычная услуга ветеринаров домашним животным.

С реальностью самоубийства я столкнулся гораздо раньше, чем стал врачом.

В моем школьном классе самоубийства в семьях случились у двоих ребят. (Может быть, и не только у этих двоих.)

На четвертом году учебы Шурик Туманов, высоконький, стройный, веселый, толковый мальчишка, неплохой математик, однажды пришел в класс неузнаваемый, с какими-то белыми плавающими глазами, бледный, растерянный. – «Ты что, Шурк, заболел?» – спросил я его. Он посмотрел на меня невидяще, потом длинно куда-то на потолок – и выдохнул: «У меня папа ночью повесился». Рухнул головой на парту, лицом в руки. Так, не вставая, просидел пять уроков. Никто к нему не подходил и не окликал (учителя знали?). Дальше помню его уже другим – постоянно вялым, ссутуленным и немного придурковатым. В четвертом классе остался на второй год. Ничего больше не знаю о его судьбе.

Еще один мальчик, Женя Кочеров, он же Кочер и Кочерга, два года, пятый и шестой класс, сидел со мной за одной партой. Жил он, как и почти все одноклассники, неподалеку, в одном из соседних переулков. Небольшой, слабоватого сложения, с серенькими слипающимися волосами, с большеглазым, немного отечным лицом, тихий, серьезный и грустноватый, всегда бедно и грязно одетый, иногда неважнецки пахнущий. При таких кондициях человек – явный кандидат в омеги и козлы отпущения, но этого не было.

Кочер никого не боялся, всегда был спокоен и внушал нам, соплякам мелкохулиганского возраста, уважение какой-то своей внутренней взрослостью: казалось, что он опытнее, что знает нечто важное, что нас всех касается, но до чего мы еще не доросли. Наверное, так оно и было. Никто его не задевал, не дразнил, но никто и не сближался, друзей не было. Учился еле-еле, часто опаздывал и приходил с несделанными уроками. У меня подглядывал потихоньку в диктанты и списывал математику. Я, любопытный непоседа, не раз пытался его растормошить, расспрашивал, как живет, почему грустит. Женя отмалчивался, но однажды в скупых словах рассказал, что у него есть двое младших братьев и маленькая сестренка, и что им часто бывает нечего есть. Я стал ему приносить из дома еду.

И вот весной, в первые теплые апрельские дни, Женя Кочеров три дня в школу не приходил, а на четвертый пришел, едва волоча ноги, какой-то совсем серый, безлицый. Рухнул на парту лицом в руки точно так, как два года назад Шурик Туманов. Мы все поняли, что случилось горе. Никто ни о чем не спрашивал. Потом узнали, что у него покончила с собой мать, что она сильно пила, а отец часто бил и ее, и детей.

Странно (потом понял, почему), уже дня через два Женя пришел в себя и стал даже чуточку повеселее, чем раньше, стал для нас опять Кочером. Но через месяц с небольшим (сорок дней?..) случилось еще более страшное.

Вместе со своими двумя младшими братьями Женя Кочеров внезапно погиб. Дома на своем шестом этаже они вышли втроем на балкон, и балкон обрушился, сбив еще три или четыре нижних балкона, зашибив насмерть старушку внизу. Отец в это время был на работе, маленькая сестренка то ли в детском саду, то ли где-то еще. Придя домой, отец тут же повесился. О судьбе сестренки ничего не известно.

В обоих этих случаях я впервые в упор, нос к носу пронаблюдал, что делает с детьми самоубийство родителей. Осмыслил, конечно, гораздо позже. Произошедшее с Шуриком типично (причина самоубийства отца так и осталась неизвестной). А история Жени Кочерова могла бы навести на мистические подозрения о семейном роке, о том, что самоубийца-мать утащила за собой остальных… Можно домысливать разные разности, но несомненно, что антижизнь поселилась в этой семье раньше, чем мать покончила с собой; может быть, даже раньше, чем она начала пьянствовать, а отец свирепствовать. Суицид матери и гибель детей в этом случае связаны между собой не причинно, а надпричинно – как соседние точки мишени, по которой стреляют из одного и того же ружья.

…В детстве, если здоров и полон жизни, удивительно быстро забываешь о страшном и невыносимом. Но следы западают – и, как зимующие семена, в свой сезон просыпаются и прорастают.

В нашей семье ушли из этого мира в самовольную отлучку (как солдаты говорят, в самоволку) трое: Израиль Леви, мой дед по отцу, двоюродная сестра Таня Клячко и ее мать, Елена Николаевна Пинская – жена маминого старшего брата Юрия Аркадьевича Клячко. (Был до начала врачебной службы и у меня опыт собственных предсамоубийственных состояний. Потом тоже был.)

Дедушку Израиля ясно не помню: после моего рождения мама и папа жили со мной у маминых родителей, с папиными виделись не часто. Что-то похожее на отдаленные воспоминания всплывает только при рассматривании немногочисленных фотографий. Светловолосый, лицо североевропейского типа, широкое, без признаков национальной специфики; к пожилому возрасту волосы посерели, в лице проступило нечто совиное, серые глаза смотрят тяжело, с какой-то свинцово-непроницаемой безысходностью. На одной летней фотографии видно, что сложен как боксер-тяжеловес: громадный, мускулистый, могучий ^[5].