Созвездие Стрельца - читать онлайн книгу. Автор: Анна Берсенева cтр.№ 49

Его маме Лина не то чтобы не понравилась, но душевной близости с невесткой она не почувствовала. Мама ни словом, ни взглядом не дала это понять, но он все-таки догадался. Андрей уже десять лет жил с ней в разных городах и виделся лишь несколько раз в году – она ни за что не хотела оставить своих подруг, Томск, тихий свой мир и переехать к нему в Москву, – но между ними душевная близость как раз была, потому он и понял. Что ж, мамам обычно не нравятся избранницы сыновей, где-то он что-то такое слышал. И ничего, все живут прекрасно.

В общем, жизнь пошла правильным ходом. Андрей удивлялся лишь тому, что это не потребовало от него каких-то особенных усилий. Он просто работал, за работу свою отвечал и в работе своей стремился достичь большего, чем имел. Это было в самом деле просто и естественно для него, и он не предполагал, что такие нехитрые действия принесут ему прочное положение в жизни. Ему казалось, для того, что называется солидным словом положение, требуется какое-то особенное, выше собственной головы усилие. Но оказалось, ничего такого не требуется.

Поразмыслив над этим, он понял, что особенное это усилие было совершено не им. Он заканчивал школу, был студентом и относился к жизни как к будущему, а какие-то люди в те годы делали что до́лжно под заполошные крики, что они-де разрушители всего великого. И вот потому, что они тогда, хоть и с кучей ошибок, но все-таки сделали что до́лжно, теперь он, Андрей Стрельбищенский, обыкновенным своим усилием получает в своей взрослой жизни то, что было заложено ими в годы его юности как раз ценой усилия необыкновенного.

Это было настолько очевидно для него, что, подумав об этом однажды, больше он к таким размышлениям не возвращался.

До того времени, когда все, что создавалось как его будущее и существовало как его настоящее, вдруг стало уходить из-под ног, как во время землетрясения, рассыпаться, рушиться…

Андрей заметил и осознал это всеобщее крушение раньше, чем большинство людей вокруг него. Но никогда еще собственная догадливость не была для него такой горькой.

Луна ушла из просвета между шторами, и ее место сразу же заняла звезда. Какая, Андрей не знал, он не разбирался ни в звездах, ни в созвездиях. Звезда мерцала не таинственно, а просто и ласково, поэтому смотреть на нее было приятно, как приятно бывает смотреть на человека, у которого нет ни единой темной мысли, и это главное в нем, а потому понятно с первого на него взгляда. Да!.. Именно это – отсутствие чего-либо скрытого, лживого – было главным в Марине. И потому так легко ему было ехать с ней в ночной тишине, и потому он подумал о ней теперь и улыбнулся, вспомнив, с какой наивной серьезностью она сказала, что не каждый стал бы тратить свое время на незнакомого человека и что грипп очень опасен.

Это воспоминание было последним в длинной сегодняшней ночи. Андрей хотел остановить его в себе, закрепить в сознании… И не успел – сон охватил его. Но не напрасно оно появилось в нем, это воспоминание: впервые за весь последний год его сон был спокойным и ясным.

– И тогда я понял, что нужно совсем новое.

– Нужны новые формы? – Тамара улыбнулась. – Вы не первый, кто это понял, знаете?

– Знаю.

Он был очень молод и поэтому насупился. Тамара прикусила язык: зачем обижать талантливого человека? И без нее найдется кому это сделать, и не раз.

Фамилия у него была Синеглазый, и выглядел он совсем ребенком. Если бы Тамара не прочитала справку о нем в пресс-релизе, то подумала бы, что ему лет двадцать, не больше. Но ему было двадцать восемь, он поставил уже с десяток спектаклей и входил в жюри Нормандского фестиваля театральных дебютов.

Глядя на его открытое лицо, видя детскую обиду в его глазах, она подумала о том, что впервые заметила лишь недавно и что было ей не вполне понятно, но тревожно: люди двадцати пяти или даже тридцати лет, и не просто люди, а те из них, которые способны что-то создавать в кино, в театре, да хоть в разведении декоративных рыбок, – совсем не ощущают себя взрослыми. Живут так, будто им еще только предстоит войти в жизнь по-настоящему, а пока они в ней вроде пассажиров поезда: локомотив ведет кто-то другой, и не очень им нужно знать, как он это делает и даже куда вообще ведет. Это еще не их дело, им пока можно смотреть в окно, придумывать стихи о мгновенно возникающих перед глазами и мгновенно улетающих вдаль то ли пейзажах, то ли грезах… А сколько продлится для них это «пока», они не знают и знать не хотят. Да и никто не знает.

Может, это стало так оттого, что удлинилось время человеческой жизни, а значит, и время беззаботной молодости удлинилось тоже. А может, они просто понимают: вокруг них происходит что-то не то. Они не хотели бы, чтобы жизнь была устроена так, как она все определеннее устраивается, – грубо, примитивно, по праву сильного, а не умного или талантливого. Но они не в их силах изменить такое устройство, а потому не хотят и отвечать за то, что заведено не ими.

Пока эта мысль крутилась в Тамариной голове, обида режиссера Синеглазого прошла.

– Я понял, что профессионализм в искусстве больше ничего не значит, – сказал он. – То есть значит, конечно, но для… Ну, я не знаю, для художника по гриму, по свету. Но и для них он значит далеко не все. А для актера… Его очень легко научить чему угодно. Говорить так, чтобы все заплакали, хмуриться, смотреть проникновенно.

– Но чему-то ведь не научишь? – спросила Тамара. – Во всяком случае, не каждого научишь?

Синеглазый то ли не услышал ее вопрос, то ли не посчитал его существенным, то ли решил, что его собственные размышления важнее, чем ответы на чьи-либо вопросы.

– В больших компаниях иногда устраивают для сотрудников тренинги по личностному развитию, – продолжал он. – Приглашают режиссера, и он с менеджерами среднего звена спектакли ставит. Вы даже не представляете, как легко их всему этому научить! Вот этому – как выражать гнев, или радость, или что угодно. Где отвернуться, где в глаза посмотреть, где слезу пустить. Месяц занятий – и как будто они Щуку закончили или Школу-студию МХТ.

Вот это уже не звучало банально. Тамара посмотрела на юношу с интересом.

– А вы не преувеличиваете? – спросила она.

– Нет. – Он покачал головой. – Я сам такие тренинги делал, ну, зарабатывал так, и сам в этом убедился. Потому и понял: нужно что-то новое. Актер должен стать совсем другим, чем он раньше был. Иначе он ничье сердце не тронет. Но каким – вот этого я пока не понимаю.

– Спасибо, Максим. – Тамара выключила диктофон. – Ваш адрес у меня есть, завтра я вам пришлю вычитать интервью.

– Не пришлете вы. Все так говорят, а никто не присылает. Случайно потом прочитаешь и злишься, что полным придурком выглядишь. Да еще от первого лица.

– Я пришлю, – улыбнулась Тамара. – Я старой школы, как вы, наверное, видите.

Сказав это, она смутилась. Как будто напрашивается, чтобы он сказал, что она выглядит молодо!

По счастью, Максим Синеглазый так безоглядно был занят собой, что не обратил на ее неловкость внимания. А может, дело обстояло еще проще: что ему до московской журналистки, хоть молодой, хоть старой, когда перед глазами у него волнуется Ла-Манш, а за спиной сияет, как драгоценная шкатулка, Довиль, а под ногами поскрипывают выбеленные солнцем доски променада, и кто только не гулял по этим светлым доскам!