Летающий джаз - читать онлайн книгу. Автор: Эдуард Тополь cтр.№ 25

По окончании пресс-конференции корреспондентов познакомили с выставкой вещественных доказательств расстрела поляков немцами в 1941 году. Однако в качестве этих доказательств были выставлены только несколько газет и писем, датированных 1940 и 1941 годами, а также другие предметы без дат, например, табачные кисеты, медали и одна пятидесятидолларовая банкнота.

Хотя приезд иностранных журналистов на могилы, посещение ими выставки и пресс-конференция были засняты на кинопленку, устроенный для них спектакль не смог убедить их в том, что это немцы расстреляли тут больше семи тысяч польских офицеров. Но поскольку все репортажи иностранных корреспондентов из Москвы подвергались строжайшей цензуре, никто из них не написал и о виновности советской стороны. Зато они щедро поделились с читателями своими впечатлениями о самом Смоленске, который знали по опубликованным в «Красной Звезде» знаменитым стихам Константина Симонова:

А теперь всех журналистов потряс рассказ простых смолян о том, как четыре месяца назад, 25 сентября 1943 года, они встречали первых красноармейцев, прорвавшихся в город:

— Если бы вы видели Смоленск двадцать пятого сентября, в день освобождения! Все горело, рвалось, рушилось. Всюду трупы людей и лошадей. Там, где до войны был льнокомбинат, стояли ряды виселиц. На каждой по несколько повешенных. И тут мы увидели кавалеристов, скачущих из леса. Бросились им навстречу, но… вдруг остановились. «Да что с вами, товарищи?! — крикнул нам командир всадников. — Мы свои, не признаете?!» Одна из женщин недоверчиво протянула руку, указывая на его плечо. Офицер глянул на свое плечо и сообразил: погоны! Когда Красная армия отступала, погон на форме не было. «Товарищи! — крикнул офицер и соскочил с коня. — Дорогие! Это новая форма Красной армии!» Только тогда люди ему поверили, обступили и его, и конников. Плакали, трогали руками ремни, оружие. Старый дед протолкался вперед, снял шапку, перекрестился и бухнулся на землю, обхватив колени сошедшего с коня командира: «Сынок! Не обманул! Вернулись!» Офицер подхватил старика, поставил на ноги. А тот стал совать ему берестяную табакерку: «Бери, бери! Нечем встречать-то! Бери на память!» Чтоб не обидеть старика, офицер принял подарок, а от себя подарил ему зажигалку и кисет с табаком. Кавалеристы совали женщинам и детям хлеб, сало из сухого пайка, куски сахара…

Кроме этого трогательного эпизода никто из западных журналистов не написал о Смоленске ничего — никто, за исключением Кэтлин Гарриман, которая по прибытии из Смоленска в Москву публично заявила, что убедилась в достоверности русской версии о расстреле польских военнопленных немцами в Катынском лесу.

И только отцу призналась, что написала это под диктовку «советских специалистов».

Кем были эти «специалисты», Аверелл Гарриман мог догадаться позже, когда по приглашению Судоплатова, начальника Четвертого управления НКВД, обедал с ним в «Арагви». Здесь, на двух этажах этого-единственного открытого в Москве ресторана царила дореволюционная роскошь — струнный оркестр, дорогая мебель, толстые ковры, хрустальные люстры, прекрасная кухня и изысканные блюда по 40–50 долларов за порцию. Судоплатов, организатор убийства Троцкого и главный советский специалист по диверсиям, пишет в своих мемуарах, что пригласил Гарримана в отдельный кабинет (который прослушивался) и во время обеда как бы мельком посоветовал «обратить внимание на поведение его дочери, чьи похождения с молодыми людьми в Москве могут причинить ей большой вред».

Если вспомнить, что и самого Гарримана, и всех сотрудников американского посольства круглосуточно «вели» и открыто сопровождали энкавэдэшники, то нетрудно догадаться, кто был допущен ими к дочери посла. «Молодыми людьми», о которых доверительно сказал Авереллу Судоплатов, были его же, Судоплатова, статные офицеры Четвертого управления.

Просто теперь, после того, как под их диктовку Кэтлин написала то, что нужно Сталину, она уже не представляла для них интереса и только досаждала своими звонками.

БЕЛОРУССИЯ. Конец января 1943 года

Когда в небе появился немецкий самолет, партизаны и примкнувшие к ним белорусские селяне затаились. Казалось, вся лесная колонна, похожая на стоянку растянувшегося цыганского табора, просто задержала дыхание. Мужчины, чистившие оружие и лошадей, женщины, кормившие малышей, старшие дети, игравшие в разведчиков, — все замерли, как на стоп-кадре в кино, и сквозь заснеженные ветви сосен и дубняка следили за полетом «юнкерса».

Заточный включил камеру и из-под ветвистого дуба снял длинный, метров на двадцать, план этого полета. Потом в ответ на вопросительный взгляд Семена Школьникова объяснил:

— Мы должны снять образ войны. А он как калейдоскоп — из тысячи кадров…

И снова включил свою «Аймо».

А самолет сделал круг над притихшим лесом и выбросил пачки листовок. Они медленно кружились в воздухе и белыми бабочками опускались на лесные поляны, застревали на ветках. Содержание этих листовок было простое: призывы к белорусским «братьям и сестрам» не оказывать сопротивления «законным властям», то есть немцам.

Однако едва этот самолет скрылся, как над лесом появилось уже целое звено «юнкерсов». Их «агитация» оказалась куда весомее. Застрочили пулеметы, бомбы стали одна за другой ложиться на «братьев и сестер». Теперь среди грохота разрывов и пламени пожара Заточный и Школьников вели съемку вдвоем. То были трагические кадры: разорванные взрывами детские тела, мечущиеся среди падающих деревьев женщины, отчаянная и бесполезная стрельба партизан по пикирующим с надсадным воем «юнкерсам»…

Когда самолеты ушли, партизаны стали собирать тела погибших, выкопали общую могилу, потом сровняли ее с землей, присыпали снегом. Ни холмика, ни знака. Только на трех ближайших деревьях сделали ножом засечки, да на командирской карте отметили место захоронения. Еще один образ войны. Авось те, кто будут жить после войны, увидят эти кинокадры, найдут могилу и поставят погибшим памятник. Только в таком случае погибший солдат не будет считаться «пропавшим без вести». Да, была в то время такая форма ухода государства от выплат семьям пенсий за погибших: если нет фронтового рапорта о гибели солдата и месте его захоронения, значит «пропал без вести», улетел на Марс. Я это знаю по своей семье — в самом начале войны два моих двадцатилетних дяди, братья моей мамы, были призваны в армию, а спустя несколько месяцев бабушка получила следующую «Справку»: