Однако в русской классике есть и непосредственно «сокровенные изгибы». У А. Блока:
Пять изгибов сокровенных
Добрых линий на земле.
К ним причастные во мгле
Пять стенаний вдохновенных.
(«Пять изгибов», 1901)
18.24 C. 39. …так забалдел от истомы… —
Прямо как Ахматова, у которой есть признание: «О, такой пленительной истомы / Я не знала до сих пор» («Синий вечер. Ветры кротко стихли…», 1910).
18.25 Но красивее всего у нее предплечья, конечно. В особенности, когда она поводит ими… —
Предплечье – часть руки от кисти до локтя. «Поводить», по-русски, можно только плечами; у Брюсова – о труженицах борделя: «Ходят и дерзко поводят плечами…» («В публичном доме», 1905). То есть здесь в очередной раз проявляются Веничкины способности к каламбурам, игре слов и т. д.
Подобное внимание к движению предплечий и их участию в любовных забавах проявлял в свое время Пастернак: «Шуми и ты же вечно мне, / О плещущее ты предплечье» («Я найден у истоков щек», 1913). У него же: «Я рос, и вот уж жар предплечий / Студит объятье орла» («Я рос. Меня, как Ганимеда…», 1913, 1928).
18.26 Давай, давай всю нашу жизнь будем вместе! Я увезу тебя в Лобню… —
Лобня – поселок и железнодорожная станция на севере от Москвы. Упоминание именно о Лобне не случайно: в 1969 г. Венедикт Ерофеев работал там в составе бригады кабельщиков (Авдиев И. [О Вен. Ерофееве]. С. 105).
18.27 …я облеку тебя в пурпур и крученый виссон… —
Пурпур – ткань (обычно шерстяная или шелковая) пурпурного, то есть ярко-красного, цвета (иногда, впрочем, темно-красного). Крученый виссон – тонкая, очень дорогая ткань, применялась для изготовления одежды древних царей и жрецов.
В целом намерение Венички восходит к Библии. Например, одно из повелений Господа Моисею звучит так: «И сделал наперсник искусною работою, такою же работою, как ефод, из золота, из голубой, пурпуровой и червленой шерсти и из крученого виссона» (Исх. 39: 8; см. также 26: 1, 26: 31, 26: 36, 27: 9, 27: 16 и т. д.). В пурпур и виссон одеты некоторые женские персонажи Ветхого Завета, в частности добродетельная жена: «Она делает себе ковры: виссон и пурпур одежда ее» (Притч. 31: 22). Встречается в Библии и собственно «облечение в виссон»: «И воинства небесные следовали за Ним на конях белых, облеченные в виссон белый и чистый» (Откр. 19: 14), в том числе и в крученый: «Облек его одеждою святою из золота и гиацинтовой шерсти и крученого виссона художественной работы» (Сирах. 45: 12).
В данном же, романтическом, контексте уместно вспомнить Эразма Роттердамского: «Права греческая пословица: обезьяна всегда останется обезьяной, если даже облечется в пурпур. Так и женщина вечно будет женщиной, иначе говоря дурой, какую бы маску она на себя ни нацепила» («Похвальное слово Глупости», гл. 17).
18.28 C. 39–40. …я подработаю на телефонных коробках… —
То есть займусь дополнительной работой по установке на телефонных линиях распределительных блоков (подстанций).
18.29 C. 40. …а ты будешь обонять что-нибудь – лилии, допустим, будешь обонять. —
В Ветхом Завете «обоняние» – прерогатива Господа: «И обонял Господь приятное благоухание» (Быт. 8: 21); «Города ваши сделаю пустынею, и опустошу святилища ваши, и не буду обонять приятного благоухания жертв ваших» (Лев. 26: 31).
Однако обоняют и лирические герои некоторых поэтов, например Кузмина: «И я, поверь, привстав на лапах, / Расширив ноздри, уши, рот, / Небесный обонял бы запах…» («Мими-собачка», 1918). У Ахматовой указывается, что можно обонять «свежих лилий аромат» («Тот же голос, тот же взгляд…», 1909).
18.30 …она – молча протянула мне шиш. Я в истоме поднес его к своим ноздрям, вдохнул и заплакал:
– Но почему?.. почему?
Она мне – второй шиш. Я и его поднес, и зажмурился, и снова заплакал:
– Но почему? – заклинаю – ответь – почему???
Вот тогда-то и она разрыдалась и обвисла на шее:
– Умалишенный! ты ведь сам знаешь, почему! сам – знаешь, почему, угорелый!
И после того – почти каждую пятницу повторялось все то же: и эти слезы, и эти фиги. —
Обращение к истеричным героиням Достоевского, изводящим страдающих поклонников непредсказуемым поведением. Так неуравновешенная, импульсивная Грушенька разговаривает с Алешей с тем же надрывом и упоминает шиш:
«Неистовая я, Алеша, яростная. Сорву я мой наряд, изувечу я себя, мою красоту, обожгу себе лицо и разрежу ножом, пойду милостыню просить. Захочу и не пойду я теперь никуда и ни к кому, захочу завтра же отошлю Кузьме все, что он мне подарил, и все деньги его, а сама на всю жизнь работницей поденной пойду!.. <…> Сделаю, сделаю, сейчас могу сделать, не раздражайте только меня… а того прогоню, тому шиш покажу, тому меня не видать» («Братья Карамазовы», ч. 3, кн. 7, гл. 3).
18.31 Я в истоме… —
Веничкин лексикон (изнеможение, истома, царица) концентрируется в одной строфе Сологуба:
В изнеможении, в истоме
Пешком плетется Дон-Кихот.
Он знает, что в хрустальном доме
Царица Дон-Кихота ждет.
(«Кругом насмешливые лица…», 1921)
18.32 …сегодняшняя пятница – тринадцатая по счету. —
И потому «обернется не в радость» (см. 15.2) и станет роковой.
19. Черное – Купавна
19.1 C. 40. Купавна —
железнодорожная платформа в одноименном дачном поселке на магистрали Москва – Владимир. Уже после Веничкиной поездки, в 1980-х гг., на перегоне Черное – Купавна появилась еще одна остановка – платформа Заря.
19.2 …ты одинок и непонят? —
Как один из поэтических адресатов Андрея Белого: «Поэт – ты не понят людьми…» («Поэт – ты не понят людьми…», 1903). Если учесть, что Веничка – еще и философ, вспоминается и Бердяев: «Философ может быть более всех приобщен к соборному, вселенскому разуму, но он может быть одинок и не понят среди людей, разобщенных с этим разумом и потому отвергающих общеобязательность его дела» («Смысл творчества», гл. 1).
19.3 C. 40. Ты, у которого столько в душе и столько за душой! —
Очередной идиоматический практикум. Здесь соединяются устойчивые словосочетания «иметь что-то в душе», то есть жить определенными чувствами и мыслями, скрытыми глубоко в (под)сознании, и «не иметь (ничего) за душой», то есть не иметь денег и не обладать никакой собственностью.
19.4 …ты одинок и непонят? <…> …когда мне стукнуло двадцать лет, – тогда я был безнадежно одинок. И день рождения был уныл. <…> А когда стукнуло тридцать, минувшей осенью? А когда стукнуло тридцать, – день был уныл, как день двадцатилетия. —