– Смогу, – подтвердил я и, заглянув в свое прошлое, нашел там то, как называла меня моя младшая сестренка Люси, когда ее детский язык еще не мог правильно выговаривать мое имя и оно выродилось у нее в один-единственный слог. – Зовите меня Джебом.
***
5 сентября 1888 года
Дорогая мамочка!
Понимаю, как ты беспокоишься, поэтому я решила написать тебе и сказать, что у нас здесь все хорошо, и пусть ты мне не ответишь, и пусть я не отправлю это письмо. Я знаю, как я тебя разочаровала, как низко я пала, и мне хотелось бы, чтобы все сложилось иначе, но все так, как есть, и тут ничего не поделаешь.
В любом случае я не знала ту девушку, которую зарезали. Нас здесь много, и мы обыкновенно дружим с теми, кто рядом, в одном квартале, не дальше. А бедняга Полли работала восточнее, чуть ли не в целой миле. Я ее в глаза не видела. Мы все говорим об этом, и нам здесь вполне спокойно. Мы всегда вместе, а насколько я поняла из газет, бедная Полли была совсем одна в темном переулке, и этот тип сделал все ради ее кошелька и ради того наслаждения, которое это ему доставило, но теперь он ушел и больше сюда не вернется. Повсюду стало больше «фараонов», потому что газеты подняли большой шум, поэтому все мы уверены в том, что этот тип ушел и больше не вернется, а если и вернется, то никак не в этом году, а может быть, и не в следующем.
Если не считать того, что поначалу я испугалась, у меня все хорошо. Мне нужно так много тебе сказать… Хочется поговорить, излить душу. Я понимаю, что вас с папой больше всего огорчает с…кс. Но на самом деле в моей жизни это мелочь. К этому быстро привыкаешь, и оно уже ничего не значит. Это просто происходит, оно заканчивается за одну секунду, и ты идешь дальше, забыв все.
Что касается парней, ты можешь подумать, что я на них злюсь, однако это не так. Многие похожи на джентльменов. Меня никогда не били, не грабили. Ни один мужчина ни разу не овладевал мною насильно. Даже «фараоны», по крайней мере те, которые в форме, обращаются с нами неплохо. Им нет никакого смысла делать нам плохо или «наказывать» нас, они быстро к нам привыкают, и им хочется только того, чтобы мы им не мешали, чтобы день пролетел побыстрее и они вернулись бы домой к своим женам.
У меня никогда не было проблем с парнями и с тем, что они хотят. Разве все мужчины не хотят одного и того же? И я так вижу, они это получат, тем или иным путем. Нет, с самого раннего детства главной моей бедой был этот проклятый джин. Я люблю джин. Я очень люблю джин. Здесь все девчонки его пьют – ради того, что он дает почувствовать, ради счастья, которое он приносит. Вы с папой и Джонни даже не догадывались, какой я была маленькой, когда начала его пить, и как он объяснял все мои беды, в какие я попадала, и почему, сколько б со мной ни говорили монахини и священники, сколько б ни лупил меня папа, сколько б ты ни смотрела на меня с осуждением, как это случалось, когда ты была мною недовольна – о, как хорошо я помню этот взгляд! – за всем этим всегда стоял джин. И вот я здесь по прошествии стольких лет, на самом дне, я все потеряла, у меня нет даже постели, где спать, и я думаю об одном только джине.
Я называю его своей болезнью. Я ничего не могу делать без того, чтобы не думать о нем, а когда он у меня есть, я счастлива. Мое счастье выплескивается из меня в моих песнях. Я люблю петь; тем самым я заявляю о себе окружающему миру, который в противном случае даже не подозревал бы о моем существовании. Я знаю, что иногда джин также делает меня дерзкой. Когда я подкреплюсь джином, я никому не позволяю учить меня, что делать, так как никто не знает этого лучше меня, – вот какой сильной я себя чувствую.
Я тебе вот что скажу, мама: джин у меня никто не сможет отнять. Если политики вздумают закрыть магазины и сожгут все винные заводы, кто-нибудь непременно придумает, как готовить джин самому, в подвале, чтобы никто об этом не знал, и через день он вернется на улицу и я буду первой в очереди.
Мама, понимаю, ты не хочешь об этом слышать, но я все равно должна это сказать, потому что это правда. Мамочка, я очень скучаю по тебе и вспоминаю все хорошее, какой нежной и ласковой ко мне ты была до болезни. Я помню папу и Джонни и всех остальных, и то, какими счастливыми мы были. Как было бы здорово, если б все осталось как было, но все изменилось, и мы оказались там, где оказались, и стали теми, какими стали.
Мама, я тебя люблю.
Твоя дочь
Мерсиан
Глава 05
Дневник
5 сентября 1888 года
Как я и предвидел, моя кровавая мясницкая работа, хотя и доставила удовлетворение душе и сознанию, электрическим разрядом возбудила лондонских газетчиков. Наиболее решительно за дело принялась эта новая газетенка «Стар». По слухам, она принадлежит какому-то ирландцу; посему понятно, что тут не обошлось без грубого ирландского темперамента, страсти к бутылке, импульсивности и природной склонности к насилию – и все это ярко проявляется в «Стар».
«ОБЕЗУМЕВШИЙ МЯСНИК ЗВЕРСКИ УБИВАЕТ ЖЕНЩИНУ», – объявила «Стар» аршинным заголовком, который можно было увидеть во всех газетных киосках Лондона. Мальчишки-газетчики бегали по улицам с криками: «Обезумевший мясник, обезумевший мясник, обезумевший мясник!» Не было спасения от этих свор надоедливых подростков, сопливых, раскрасневшихся, с жадным блеском в маленьких крысиных глазках. Не сомневаюсь, недалекие продавцы маленьких магазинов и конторские служащие не могли устоять перед подобным соблазном. Что еще лучше, какой-то художник тщательно изобразил на своем рисунке основные раны, нанесенные женщине, – насколько я запомнил, весьма достоверно. Там во всей своей красе были два смертельных разреза, глубоких и длинных. И, бросая вызов границам приличия, было и путешествие в брюшную полость, с неровной рваной раной, отклоняющейся к середине.
***
Еще до конца недели в газетах разгорелись жаркие споры. Это просто превосходно. Сейчас, по прошествии пяти дней, газетчики еще не могут отложить эту кость. Она по-прежнему появляется как в утренних, так и в вечерних выпусках. «Стар» и «Пэлл-Мэлл газетт», наши ведущие вечерние издания, выступают в пользу версии об убийце-одиночке. Вы понимаете почему? Это же очевидно. В отличие от своей утренней братии, чью продукцию разносят по домам почтальоны, непослушные ребята из вечерних газет вынуждены всучивать свой товар прохожим, людям, которые спешат к железнодорожным станциям или возвращаются со смены в какой-нибудь топящейся углем преисподней, стоят в очереди на конку или собираются развлечься и просветиться, катясь по городу в кабриолетах. Поэтому то, что им предлагается, должно быть более похотливым, более провокационным, более приправленным запахами секса, крови и насилия. И тут необходимо удовлетворить их низменные побуждения. В то же самое время, в конце дороги самую грязную газетенку, из которой насухо вытянут все соки, можно будет скомкать и выбросить в урну, после чего наш герой войдет к себе домой в обличье святоши, готовый лицемерно прочитать молитву перед ужином из мяса с картошкой, прилежно и с любовью приготовленным его благоверной.