Громила ощутил слабую боль, возможно, укол, и дернулся, словно чтобы воскликнуть: «Черт!» или «Ой!», однако силы стремительно покинули его; он плюхнулся задом на брусчатку, выронив дубинку, и тряхнул головой. Он не мог поверить, как я уже замечал прежде, что для него наступил тот момент, с которым должны будем встретиться все мы. Его мгновенно захлестнуло какое-то старческое бессилие, его лицо расплавилось, теряя решительность и твердость.
– Видит Бог, – пробормотал громила, – вы меня убили…
– Видит Бог, убил, – согласился я.
– Господи Иисусе!..
– Он тебе не поможет, дружок, – сказал я, вытирая лезвие о грубую ткань рукава его робы. – Он занят где-то в другом месте. Твое сердце останется без крови меньше чем через минуту. Тебя будет все больше и больше клонить в сон. Передать ли какие-нибудь последние слова священнику?
Моя маленькая хохма прошла мимо цели. Ничто так не убивает чувство юмора, как то, что убивают тебя самого!
– Сэр, – слабо промолвил умирающий, – мой мальчик Джеми в сиротском приюте Святого Барнаби в Шедуэлле. У меня в кармане несколько фунтов; вы проследите за тем, чтобы он их получил?
– Не говори чушь! – сказал я. – Если я передам деньги твоему Джеми, приятели станут ему завидовать, они изобьют его и отнимут деньги, и он до конца дней своих будет тебя проклинать. Вместо этого я от твоего имени передам деньги ректору, для всех воспитанников, и всем будет хорошо. Я еще добавлю что-нибудь от себя, так что ты можешь считать, что Джек-Потрошитель обошелся с тобой хорошо. Больше того, ты можешь гордиться тем, что перед смертью познакомился со знаменитостью, а многие ли из твоих дружков могут этим похвастаться? Так что у тебя нет причин жаловаться.
– О Господи, – прошептал громила, изумленно раскрыв глаза. – Сам Джек! Как надо мной пошутила судьба…
Это были его последние слова.
Оглядевшись по сторонам, я убедился, что все тихо. На Пеннингтон-стрит, в какой-нибудь сотне футов, не было видно никакого оживления. Женщины давно и след простыл; вне всякого сомнения, она возвратилась на Рукери, дожидаться своего дружка, чтобы вместе опрокинуть по стаканчику джина, после чего заняться пляской в постели, кишащей клопами.
Решив, что лучше не оставлять труп здесь, я подтащил его к причалу. Он оказался тяжелым, однако упоение убийством словно наполнило мои мышцы чудодейственным эликсиром, поэтому задача оказалась не такой трудной, какой могла бы. Прежде чем сбросить убитого в воду, я обыскал его и нашел четыре фунта восемь шиллингов, которые аккуратно сложил и убрал себе в карман. Я перекатил труп, придерживая его до самого конца, так что едва не выкрутил себе спину. Зато не было никакого всплеска, он упал в набежавшую волну, освещенную сиянием полумесяца, и через считаные секунды скрылся из виду. По обе стороны высились два огромных судна, качающихся, скрипящих, но на них царила полная тишина. Подобрав дубинку – кожаный мешочек, наполненный свинцовой дробью, закрепленный на короткой деревянной рукоятке, – я убрал его в карман, на всякий случай.
Я не ожидал ничего услышать об этом бедняге. Казалось, он вообще никогда не жил, а шишка у меня на голове рассосется через день-два. Болеть она будет чуть дольше, но такова плата за то ремесло, которым я занимаюсь.
Глава 30
Воспоминания Джеба
Все свелось к трем буквам, и полковник из военного ведомства знал, где их искать, посему шустрый, словно лисица, он выдал Пенни имена и характеристики отмеченных ими трех офицеров, а Пенни так же быстро переправил все мне.
Тремя буквами, имевшими такое важное значение, были: «п/РО». Это означало: «переведен в разведывательный отдел», что ставило крест на профессиональной карьере в армии – офицер, запятнанный связью с черным миром разведки, тем самым подписывал себе приговор и больше уже не мог рассчитывать на производство в генералы, поскольку командование не жалует своих собственных шпионов, – но в то же время открывало дверь к воистину увлекательным приключениям. Просто поразительно, как много храбрых офицеров готовы навсегда отказаться от надежды когда-либо получить генеральские эполеты ради нескольких лет блужданий в горах под Кабулом среди диких пуштунов. Смею заверить, кому-то это казалось веселым занятием! Бах, бах, хо-хо, все смешно и весело в «Большой игре»
[50], мы с тобой прекрасно проведем время, старина Джеффри, и к черту этих закоснелых мумий в штабе! Возможно, отчасти притягательность объяснялась открывающимися возможностями для секса, ибо смуглые миндалеглазые красавицы темнокожих рас, по слухам, обладают более низкими границами доступности, нежели наши викторианские дамы, прячущиеся в кринолинах и тугих корсетах. И поскольку у нас было множество мужчин, чьи мысли были заняты только этим, мы и построили нашу империю.
Два майора и подполковник. Их имена мне ничего не говорили, как и названия их полков, хотя один тип, майор, менял место службы дважды, поскольку первоначально он был переведен из своего «настоящего» полка в нечто туземное под названием 3-й Ее Величества Бомбейский кавалерийский полк. Именно в составе 3-го Бомбейского полка он пережил катастрофический разгром под Майвандом в 1880 году, как и остальные двое соответственно в своих полках или там, где они служили (я так и не смог разобраться в армейской системе полков, батальонов и бригад!). Все трое вскоре были «п/РО», если такой термин существует, после чего архивы Британской армии потеряли их из виду. Затем, по прошествии соответственно полутора лет, двух лет и – о Господи! – пяти лет они были «в/ШП», что означало: «возвращены в штат полка», то есть благополучно вернулись домой. Кто может сказать, скольким «п/РО» не пришлось «в/ШП», а их выпотрошенные внутренности остались сушиться на солнце в глухих горах Гиндукуша? Такова цена построения империи.
Итак, майор Р. Ф. Пуллем (в отставке), 8-й королевский гусарский полк, командор ордена Бани, кавалер ордена «За храбрость».
Майор П. М. Макниз (в отставке), Батарея И, бригада Б Королевской конной артиллерии, кавалер ордена «За заслуги», кавалер ордена «За храбрость», кавалер медали «За доблесть».
Подполковник Х. П. Вудрафф (в отставке), 66-й Беркширский пехотный полк, командор ордена Бани, кавалер креста Виктории.
Топливом нашей империи является доблесть. Чем бы таким оно ни было, откуда бы ни происходило, какова бы ни была стоящая за этим механика, у этих ребят оно имелось, о чем свидетельствовали краткие перечисления их наград после примечания «(в отставке)». Прекрасно сознавая, что сам я прирожденный трус, я никогда не мог понять, что делает человека храбрым. Были ли то физическая сила, упорство, ум, интуиция; быть может, даже страх перед чем-то худшим, что ждет в предстоящем испытании, будь то узкая долина, вдоль которой слева и справа стоят неприятельские пушки, или жестокое злорадство туземного палача? Как я уже говорил, можно сомневаться в мудрости, в этичности нашей империи, в чистой криминальности ее в глобальном масштабе, но нельзя сомневаться в мужестве, с которым было связано ее построение.