Востоковед - читать онлайн книгу. Автор: Александр Проханов cтр.№ 24

– Я читал твою листовку, брат Хаббан. Все будет так, как ты написал. У нас на телевидении есть свободное место. Нашего диктора расстрелял израильский беспилотник. Ты займешь в студии его место.

Хабаб повернулся к маленькой женщине в черном, которая все это время вздрагивала, порывалась сказать, умоляюще взглядывала на Хаб аба:

– Ты опять пришла, Саада. Я тебе говорил, что у нас нет сведений о твоем муже. Мы не знаем, в какую тюрьму его посадили. Но как только узнаем, я сам приеду к тебе и все расскажу.

– Спасите моего Али! Два его сына растут без него! Они не скоро вырастут, чтобы отомстить за отца! Почему вы не роете туннель под стену? Почему не нападаете на израильских солдат? Возьмите их в плен и обменяйте на моего Али!

Она зарыдала, и ее плечи задрожали под черным облачением, словно обрубленные крылья, и она, теряя силы, затихала в его объятиях.

Торобов испытывал к ним острое сострадание, причастность к их горючей судьбе, к их нескончаемой борьбе, в которой они приносили жертвы, добывая свободу, самую высшую ценность среди мглы и жестокости осатанелого мира. Его вчерашнее ночное уныние, опустошенность и чувство тщеты отступили.

Они сели в автомобиль и покатили из центра Газы к окраинам, где исчезали высотные здания и тянулись утлые одноэтажные домики.

– Куда мы, Хабаб?

– Я покажу тебе наши сады. Мы спрашиваем у Аллаха, как нам вытерпеть эти страдания? Как нам вынести эти военные тяготы? И Аллах велел нам сажать сады. Весной мы посадим на пустырях тысячу оливковых саженцев, и тысячу финиковых пальм, и тысячу апельсиновых деревьев. Евреи посыпают нас бомбами, желая сломить наш дух, а мы сажаем сады. Они окружили нас бетонной стеной, нацелили пулеметы, строят для нас тюрьмы, а мы сажаем сады. Они хотят превратить Газу в ад, а мы сажаем райские сады. Люди должны покрыть землю садами и жить среди садов. Тогда исчезнут злодеи, богохульники и детоубийцы. Люди станут заселять безжизненные планеты и сажать там сады. – Хабаб восторженно смотрел на Торобова, и его горбоносое лицо романтика и революционера сияло.

– Я это понимаю, Хабаб. После войны, когда мы потеряли двадцать пять миллионов убитыми и еще не просели могилы и не высохли вдовьи слезы, Сталин велел сажать сады. Вся обугленная земля покрылась садами, и мы полетели в космос.

Они выехали на окраину, где, волна за волной, круглились белые теплицы. Вдали розовая земля казалась полосатой от множества борозд. Там двигался трактор, катил грузовик, в бороздах виднелись люди.

Их встретил главный садовод в клеенчатом фартуке, в перепачканных землей башмаках, с большими руками, в которых присутствовала осторожность и нежность.

– Ияс, мой русский друг хочет посадить оливку в землю Палестины.

– Тогда он должен будет приезжать в Газу и ухаживать за деревом, – улыбнулся садовник.

– Он приедет, чтобы собрать с дерева первый урожай, – произнес Хабаб. – А до этого я сам буду ухаживать за деревом, как будто это мой брат Леонид.

Они выехали в поле, где тянулись розоватые борозды. В бороздах зеленели хрупкие саженцы, тянулись пластмассовые трубочки, по которым сочилась вода и орошала деревья. В кузове грузовичка стояли ящики с саженцами. Садовод бережно отделил от пучка саженцев один, с нежными веточками, круглыми листиками, с бородкой корней. Протянул Торобову. Тот принял саженец, боясь стиснуть тонкий серебристый побег, в котором теплилась жизнь. Торобов рассматривал жилки на листьях, крохотные почки, метелку корней. И эта доверчивость и беззащитность умилила Торобова. Он поцеловал саженец и почувствовал, как его дыхание проникло в крохотный ствол, раздвоенные веточки, сердцевидные листья. Его жизнь слилась с древесной жизнью, словно состоялось непорочное зачатие.

Хабаб руками разгреб в борозде лунку. Торобов опустил в нее корешок, и Хабаб присыпал его землей, примял землю пальцами. Садовник подтянул к саженцу гибкую трубку, из которой полилась серебряная струйка, стала впитываться в землю. Розовая земля темнела, становилась темно-малиновой. Торобов почувствовал, как слабо дрогнул саженец, укореняясь в земле, всасывая воду, поглощая свет. Он был маленькой колонной, соединяющей небо и землю, поддерживал огромный свод небес, не давал ему рухнуть. Торобов, поселившись в дереве, станет жить в нем среди этих голубых холмов, бирюзового моря, стеклянных далей. Ночью, под теплыми звездами, не тяготясь своим одиночеством, станет грезить об исчезнувших временах, позабытых народах, и какая-нибудь птица совьет в его ветвях потаенное гнездо.

Он вдруг испытал такое обожание, такую светлую веру и лучистую любовь к этой земле, к Хабабу, к садовнику, к далекому на дороге велосипедисту, что душа его на мгновение взмыла в небо и оттуда, исполненная благоговения, оглядела все мироздание.

Они вернулись к теплицам и стали прощаться с садовником. У теплиц играли маленькие дети, их матери рыхлили землю, переносили ящики с пернатыми ростками пальм. Торобов увидел, как в небе появился беспилотник. Длинный фюзеляж, прямые крылья, глянцевитый отлив на хвостовом оперении. Дрон прилетел из-за стены. Осуществлял разведывательный полет, высматривая позиции ХАМАС, замаскированные установки самодельных ракет «Касам». Совершал круги над теплицами, и в его телекамеры попадали белые теплицы, розовое поле, ряды оливковых саженцев и крохотное дерево, которое посадил Торобов. И он сам, и стоящий рядом Хабаб, и садовник, и играющие дети, – их всех видел израильский оператор, запустивший с базы беспилотник, выбирая цель для удара. Беззащитность, уязвимость, отвращение к незримому оператору, который из удобного кресла мог послать команду, и дрон выпустит разрушительную ракету, – эти чувства, смешанные со страхом, заставили Торобова пригнуться, накрыть голову руками.

– Быстро, за мной! – приказал Хабаб, и они все трое скользнули в теплицу, под непроницаемый полог.

Дрон продолжал кружить, похожий на терпеливого ястреба. Дети перестали играть, подняли вверх маленькие смуглые лица. Один из них, совсем малыш, схватил с земли камень и запустил в беспилотник. Камень, едва взлетев, тут же упал на землю. Мальчик стал плевать в небо, норовя достать беспилотник. И такое разгневанное лицо было у мальчика, такой огненный ненавидящий взгляд, что дрон вильнул и ушел в сторону, туда, где туманилась Газа.

Уже смеркалось, когда они вернулись в Газу. Проезжали мимо тяжеловесного каменного храма с аляповатым крестом.

– Хабаб, я хочу заглянуть в храм и помолиться. Останови машину.

– Я оставлю тебя на час, а потом вернусь. Помолись о Палестине. Бог на небе один, и справедливость одна. Твоя молитва будет услышана.

Храм был сумрачный и холодный, с повисшими по углам тяжелыми тенями. Горело несколько свечей, создавая туманное золотистое облако. На стенах сохранились закопченные фрески. Древние краски из разноцветных глин были мрачные, написанные ими лики святых, ангелы и херувимы – строгими, сумрачными, напоминали о катакомбном христианстве. Торобов слышал свои гулкие шаги, безлюдье храма говорило об оскудении веры, о последних временах, о Всемирном потопе, в котором погибли заблудшие народы, утонули неугодные Богу царства.