Она все же разделась и пошла в воду, хотя, видит бог, ей этого не хотелось. И ее предчувствие не обмануло. Люба уже плыла обратно, когда ей вдруг вздумалось взять чуть левее. На широченных гладких листьях там покачивались потревоженные легкой волной кувшинки. Ну, захотелось сорвать несколько штук и соорудить себе на шею ожерелье, как в детстве. Озорство из детства стоило ей огромного синяка на лодыжке. Мало ей было ожога, так теперь еще и это.
– Обо что это я ухитрилась так удариться? – Люба пытливо уставилась на Хелина. – Такое ощущение, что в этом озере кто-то устроил захоронение токсичных отходов.
– С чего это? – Богдан сидел прямо на траве и, положив ее ногу себе на коленки, внимательно осматривал только что приобретенный ею синяк.
– Такое ощущение, знаешь, будто я ударилась о край деревянного ящика.
Это было не ощущение, она и в самом деле ударилась о ящик. Она успела ощупать его руками, пока Хелин плыл ей на помощь, заслышав вопль.
– Ну ящик и ящик… А это что такое? – он осторожно тронул место ожога, повязку она сняла еще дома у Кима.
– А, пустяки. Чашка с чаем упала на ногу.
– След свежий. – Хелин уставился на нее, недоуменно хлопая мокрыми, слипшимися в стрелки ресницами. – Сегодня, что ли, обожглась?
– Ага… – говорить об этом ей не хотелось, а хотелось вернуться к теме ящиков на дне озера. – Сегодня.
– Дома? У Кима? – Хелин вдруг надул губы. – Он что, пытал тебя?
– Да брось, Богдан! Ну, о чем ты?! – Люба не хотела, да рассмеялась. Потом снова посмотрела в сторону озера и озадачилась. – Слушай, а вдруг там и правда кто-то гадость какую-нибудь складирует? Это же… Это же экологическая катастрофа!
– Ты молоток! – молвил Хелин почти с восхищением. – И до всего-то тебе есть дело! Поразительная женщина…
– И что же во мне такого поразительного? – Люба снова осталась недовольна тем, что они уходят от интересующей ее проблемы, но женщина в ней все еще была жива, и она настоятельно требовала к себе внимания. – Что ты нашел во мне такого поразительного, Богдан?
– Вот подумай сама, – он на минуту задумался, не выпуская из рук ее ногу и продолжая гладить ее с удивительной нежностью. – Ты сегодня и со смертью лицом к лицу почти столкнулась. И напиться успела. И со следователем пообщаться. Потом мы с тобой… И все так прекрасно… И знаешь, что самое удивительное? Нет, знаешь, что мне больше всего нравится в тебе?
– Что же? – Люба вдруг зябко повела плечами и потянулась за футболкой. – Свежо. Прикроюсь… И что же тебе больше всего нравится во мне?
За то время, что Хелин собирался с ответом, она успела полностью одеться. Расчесалась и даже помогла ему натянуть на влажную спину тесную майку, что все путалась и скручивалась, не желая надеваться как следует.
– Ты не циклишься, Люба. Ты как-то паришь надо всем. Другая бы сейчас в истерике билась. За голову хваталась, рыдала, вопила, просила о помощи, а ты… – его глаза оценивающе пробежались по ней. – Ты сильная, Закатова! Сильная и мудрая. Я очень ценю это в женщинах. Очень! Я не ошибся, поставив на тебя. Мне кажется, что даже в минуты серьезной опасности, ты способна сохранить хладнокровие. И не предашь никогда. Это я тоже ценю. Все эти качества очень ценны в союзе двух людей, не находишь?
О каком это он союзе?! Люба запаниковала. А ну как и впрямь позовет ее замуж, что делать-то?!
И о какой этой силе и хладнокровии он тут говорит? Черта с два!!! Черта с два она сильная и хладнокровная. Она слабая, глупая и ранимая. Просто научилась прятать это очень глубоко внутри себя, и только-то. И поехала с ним сюда только из желания укрыться от боли, страха и еще из желания попросить о помощи. Просто передумала потом, и только-то.
– Спасибо, – только и проговорила она, когда Хелин закончил ее нахваливать. – Кажется, нам уже пора. Скоро начнет смеркаться, да и похолодало. Идем?
Вечером были шашлыки, коньяк и бесконечный постельный марафон. К концу следующего дня, когда было решено вернуться в город, она его уже тихонько ненавидела. А Хелин, как назло, очень планомерно и целенаправленно намекал ей на замужество. Какое-то время она отшучивалась, посмеивалась, но когда перед подъездом Кима он вдруг достал из бардачка машины крохотную бархатную коробочку, она испугалась.
Не надо ей!!! Ничего уже не надо!!! Ни помолвок, ни замужества, ни колец. Не хочет она! К тому же жить ей, может быть, осталось не так уж и много, чтобы обнадеживать приличных людей. Имелась надежда на то, что угрожающий ей человек получил теперь все, что хотел. Но это ведь были пока лишь надежды.
А вдруг она ошибается, что тогда! Вовлекать приличного человека, которым являлся Хелин Богдан Владимирович, во все это? Нет, так нельзя. Это непорядочно. И жаловаться и просить его о помощи тоже нельзя. Он же считает ее сильной, несгибаемой…
– Люба, – тихо и торжественно начал Хелин, мерцая в полумраке машинного салона заблестевшими от волнения глазами. – Любаша… Я боюсь спугнуть вас…
«Вот и правильно! – чуть не завопила она. – Ни к чему такая спешка!»
– Но я взрослый одинокий человек, – не услышав ее молчаливого протеста, продолжил Хелин. – И вы достаточно взрослая и тоже одинокая женщина, вот я… Одним словом, я делаю вам предложение руки и сердца.
Только она хотела было возразить, как он схватил ее правую руку и, не дав ей опомниться, надел на безымянный палец кольцо с камнем.
Бриллиант?! Боже правый, он подарил ей бриллиант! Она мало разбиралась в камнях. Точнее, совершенно не разбиралась. Знала александрит, фианит, и еще что-то искусственное и недорогое, обычно венчающее пальцы ее знакомых. Но холодный блеск дорогого камня в темноте уловила и узнала даже она.
– Богдан, ты не торопишься?! – Люба запаниковала и попыталась снять кольцо. Как на грех-то намертво впилось в палец. – Я не готова! Это очень неожиданно, я не знаю…
– Не торопись. – его ладонь легла ей на затылок и притянула к себе.
Богдан нашел в темноте ее губы своими и принялся целовать ее коротко и часто, словно поддразнивая. Вторая рука тут же нашла себе дорогу под ее футболкой. Люба хотела отстраниться, она пресытилась его ласками и его присутствием. Но Богдан не позволил и тискал ее еще битых полчаса. Из машины она выбралась, совершенно ошалев, и кольцо вернуть ему не успела. Взяла в руки пакет со своими вещами и направилась к подъезду.
В голове все гудело и вспыхивало, ослепляя и глуша.
События и впрямь форсируются небесами. Три года затишья спровоцировали небывалую бурю вокруг нее. Обыски, угрозы, трупы, бриллианты. С ума же можно сойти! И все это произошло с ней за какие-то несколько дней.
Остановившись у двери Кима, Люба отставила правую руку в сторону и уставилась на камень.
Большой…
И дорогой, наверное, она же в этом ничего не понимает. С равным успехом Богдан мог надеть ей на палец бутылочный осколок, мастерски ограненный. Но надел бриллиант и теперь призовет к ответу. А что она может ему сказать? Что не любит? Так он и не спросил ее об этом ни разу. И сам, как ни странно, ни разу не заговорил о любви. Говорил о несгибаемости, воле, порядочности, о союзе, а вот о любви ни слова.