Стук в дверь. Я резко поднимаю голову, сердце начинает колотиться. За стеклянным окошком мне улыбается женщина из полиции. Ей за сорок, и она необыкновенно красивая. Точеные черты лица, как у супермодели, и в сочетании с формой это смотрится потрясающе неуместно – хотя я и не могу объяснить почему. Почему бы офицеру полиции не выглядеть как супруга Дэвида Боуи?
– В-войдите! – говорю я, проклиная опять включившееся заикание.
Она заходит, по-прежнему улыбаясь. У нее стройная поджарая фигура – как у бегуньи или у английской борзой.
– Добрый день. Я констебль криминальной полиции Ламарр. Как вы себя чувствуете?
Голос у нее теплый, гласные звучат как кара-мельки.
– Спасибо, лучше.
Лучше? Что я несу-то? Лучше, чем когда? Я в больничной сорочке, не закрывающейся на заду, и у меня по фингалу под каждым глазом! Куда уж ху-же-то?!
Потом я одергиваю себя: все-таки меня отключили от аппарата и не надели памперс. То есть мне доверяют в том, что я не обмочу постель. Явная перемена к лучшему.
– Лечащий врач разрешил мне задать вам несколько вопросов. Но если вы поймете, что для вас это пока слишком тяжело, мы прервемся. Хорошо?
Я молча киваю.
– Расскажите, что вы помните о прошлой ночи.
– Ничего. Я не помню ничего!
Получается слишком резко, слишком нервно. К своему ужасу, я чувствую, как к горлу подкатывает ком. Я не заплачу! Я взрослая женщина, в конце концов, не ребенок с разбитой коленкой, ревом подзывающий папочку.
– Ну это же неправда. – Ламарр произносит без всякого обвинения, скорее как учительница, подбадривающая ученика. – По словам доктора Миллера, вы прекрасно помните события, которые привели к аварии. Вот и начните сначала.
Я не могу удержаться от сарказма.
– Сначала? Типа, с детских травм, что ли?
– А это уж вам виднее. – Она садится в изножье кровати, проигнорировав больничные запреты. – Если события вашего детства имеют отношение к случившемуся, начинайте с них. Хотя давайте лучше я задам вам несколько легких вопросов, просто чтобы разогреться. Назовите мне свое имя.
А как, собственно, меня зовут? До этих выходных я вроде бы знала, кто я, кем я стала. Теперь же я не знаю ничего.
– Леонора Шоу, – отвечаю я. – Предпочитаю, чтобы меня называли Норой.
– Хорошо, Нора. Сколько вам лет?
Видимо, она хочет проверить, в каком состоянии моя память.
– Двадцать шесть.
– Как вы здесь оказались?
– В больнице?
– В больнице и вообще в Нортумберленде.
– У вас нет северного акцента, – зачем-то го-ворю я.
– Я родом из Суррея.
Ламарр лукаво улыбается мне, давая понять, что это не по правилам – она должна задавать вопросы, а не отвечать на них. И то, что она ответила, – это некий жест, хотя я и не готова определить его значение. Пожалуй, это шаг навстречу в обмене личной информацией: я тебе, ты мне.
– Так что вас сюда привело?
Я хочу потереть лоб, но боюсь сбить повязку. Кожа под ней горит и чешется.
– У нас был девичник. Мы приехали на выходные. Она тут училась. Клэр, в смысле. Невеста. Слушайте, а я что, подозреваемая?
– Подозреваемая? – Прекрасный глубокий голос Ламарр превращает холодное слово в упражнение из сольфеджио. – На данном этапе расследования – нет. Пока мы собираем информацию. Хотя не исключаем ничего.
То есть: пока нет.
– Теперь расскажите, что вы помните из прошлой ночи.
Она возвращается к теме, как очень красивая и воспитанная кошка кружит вокруг мышиной норки. Я хочу домой.
Зуд под повязкой мешает сосредоточиться. Краем глаза я вдруг замечаю на тумбочке мандарин и отворачиваюсь.
– Я помню… – К моему ужасу, у меня наворачиваются слезы. – Я помню… – Я сглатываю ком, впиваюсь ногтями в свои и без того изодранные ладони, надеясь, что боль прогонит память о нем в луже крови на медового цвета паркете. – Пожалуйста, скажите мне, кто… кто…
Я не могу произнести это. Просто не могу. Слова застревают в горле. Я зажмуриваюсь, считаю до десяти, терзаю ногтями ладони до тех пор, пока руки от боли не начинают трястись.
Ламарр издает удивленный возглас. Открыв глаза, я впервые вижу на ее лице искреннее беспокойство.
– Мы бы хотели услышать вашу версию событий, прежде чем мутить воду, – говорит она.
Я понимаю, что она ничего не может поделать – отвечать на мои вопросы ей запрещено.
Мне кое-как удается выдавить из себя:
– Хорошо. Не надо. Господи…
Из глаз начинают литься слезы. Они льются, и льются, и льются. Я знала. Все именно так, как я и боялась.
Я слышу, как Ламарр обращается ко мне по имени, и мотаю головой. Слезы текут из-под крепко сжатых век, обжигают изрезанные щеки. Ламарр сочувственно вздыхает и поднимается с моей кровати.
– Я пока выйду, – говорит она.
Со скрипом приоткрывается и захлопывается дверь. Я остаюсь одна. И плачу, плачу, пока у меня не кончаются слезы.
Глава 22
Ясо всех ног сбежала вниз по лестнице, пытаясь не порезаться битым стеклом и цепляясь за перила, чтобы не поскользнуться в крови. Он скорчился внизу. Живой. Дыхание вырывалось из его груди с всхлипами.
– Нина!!! – закричала я. – Нина, он живой! Кто-нибудь, вызовите «скорую»!
Нина спускалась, перепрыгивая через стекла.
– Как ее вызвать, сигнала нет!
И тут он прошептал:
– Лео…
Я застыла. Откинула с его лица капюшон и узнала. Я узнала.
Этот момент я помню со всей четкостью.
– Джеймс?!
Это произнесла не я, а Нина. Она буквально скатилась с последних ступенек и упала рядом с ним на колени.
– Джеймс, господи… Как ты сюда попал?!
Она чуть не плакала, но при этом действовала с профессиональной сноровкой – бережно прощупала пульс, нашла источник кровотечения…
– Джеймс, скажи что-нибудь! Нора, говори с ним! Пусть он тебе отвечает! Нельзя, чтобы он потерял сознание!
– Джеймс… – Я не видела его десять лет и теперь совершенно потерялась. – Господи, Джеймс… Как… почему…
– С-со… – Он кашлянул, и его губы окрасились кровью. – Лео?
Это прозвучало как вопрос, но я ничего не поняла.
Как много крови…
Нина расстегнула его толстовку, нашла где-то ножницы и теперь разрезала на нем футболку. Я чуть не зажмурилась при виде залитой кровью груди – груди, которую я когда-то гладила и целовала.