Хохол пошел в душ, отчаянно жалея добрую Дашку, искренне горюющую по Марине. Но даже намекнуть ей на то, что Коваль жива, он не мог – никто не должен знать, и так уже слишком много народу в теме. А любое не так и не там сказанное слово способно поставить Маринину жизнь под угрозу.
Три года спустя, Бристоль, Англия
– Я уехала, мужики! – Марина стояла, готовая к выходу из дома, рылась в сумке в поисках мобильного.
– Поздно вернешься? – Хохол вышел из гостиной, где смотрел телевизор, прислонился к стене плечом и наблюдал за любимой.
– Даже не знаю, как пойдет. Хочу еще в церковь заглянуть.
Женька понимающе кивнул – с того момента, как снова смогла ходить, Марина часто посещала церковь Сент-Мэри-Рэдклифф, и не потому, что стала вдруг католичкой, нет – атмосфера в этом месте умиротворяла ее, а звуки органа, возносящиеся под высокий свод старого готического храма, будили в душе какие-то непонятные эмоции. Потом Коваль возвращалась домой совершенно другим человеком, какое-то время молчала, словно смотрела внутрь себя, а потом становилась прежней. Но ездила всегда одна, без свидетелей, не хотела, чтобы кто-либо ей мешал.
Вот и сегодня, вместо того, чтобы ехать в ресторан, где и дел-то особых не было, она направилась сразу в церковь. Оставила машину в двух кварталах и пошла пешком, наслаждаясь майским солнцем, еще не таким жарким, как летом. Прежде, чем войти внутрь, Марина села на скамью и задумалась. Может, попробовать уговорить Хохла съездить в Россию? Пусть не домой, а в Москву, к отцу? Хотя… смысл ехать и не побывать на кладбище, на могиле Егора, там, где похоронена ее душа, которая никогда уже не воскреснет? Но Женька категорически против, вот уже три года, как он упирается и орет благим матом, стоит только заговорить на эту тему. Марина так и не смогла пока выяснить причину, всякий раз подобные разговоры заканчивались ссорами. Хохол что-то скрывал от нее. Впервые в жизни, и это было очень странно.
– Леди так задумалась о чем-то, что не замечает ничего вокруг. – Приятный женский голос заставил Марину отвлечься от своих мыслей и чуть скосить глаза в сторону.
Рядом с ней на лавке сидела монахиня, совсем молодая женщина в скромном сером платье и традиционном монашеском головном уборе – то ли косынке, то ли шапочке с длинным концом, спадающим на плечи. «Апостольник, кажется, это называется», – механически отметила про себя Марина, снова взглянув на монахиню. Ее чуть удлиненное лицо вызывало желание смотреть, не отрываясь, янтарные глаза блестели, а губы улыбались доброй, спокойной улыбкой.
– Я помешала вам?
– Нет, сестра, совсем нет.
– Я вижу вас не впервые, вы приходите сюда довольно часто. – Голос у монахини был мелодичным, чем-то похожим на Веткин.
– Да, я люблю бывать здесь. – Марина повернулась так, чтобы видеть собеседницу. – Это место успокаивает меня.
– Здесь хорошо, вы правы, – улыбнулась монахиня. – А у вас в душе что-то происходит, что-то такое, чему вы не находите объяснения, ведь так? Можете не отвечать, у вас все в глазах написано. Поговорите об этом с Господом, вам станет легче.
– К моему глубокому сожалению, я не католичка и вообще не особо верю в бога. Но вам спасибо за совет, сестра.
По напряженному тону монахиня поняла, что вторглась туда, куда не стоило бы, а потому поспешно извинилась и встала.
«Что за вид у меня – постоянно каких-то странных людей притягиваю», – с досадой подумала Коваль, тоже поднимаясь со скамьи. Заходить внутрь церкви она уже не стала, пошла к машине.
Ресторан находился рядом с портом, одна из его террас «висела» прямо над Эйвоном и называлась «рыбной террасой», именно там собирались любители рыбных блюд. Была еще «украинская терраса», как дань уважения Хохлу, и «русская», где подавались традиционные, по английским понятиям, блюда русской кухни – блины с икрой, щи, пельмени, ватрушки с творогом и прочая калорийная вкуснятина. Сама хозяйка в собственном ресторане ела редко, предпочитала все-таки «Токио», но сегодня, едва войдя, уловила запах кислых щей и пирогов с капустой, а потому не смогла отказаться и попробовала и того, и другого.
– Ну как, миссис Мюррей, годится? – поинтересовался шеф-повар, лично подававший хозяйке заказ.
– Замечательно, Энтони. Ты просто волшебник. Ты учился в каком-то особом заведении?
– Поваром нужно родиться, миссис Мюррей, – улыбнулся русский мальчик Антон Свидеров, выросший в городе Иркутске, а в Англию приехавший работать, чтобы накопить денег на достойную жизнь в России. – Это как со вкусом в одежде – он или есть, или нет, и уже никто не научит.
– Соображаешь! – улыбнулась Марина. – Я слышала, клиенты довольны, делают заказы даже на дом?
Антон пожал плечами и промолчал – не в его привычках было расхваливать себя, хотя цену себе он знал.
– Можешь идти, Энтони, спасибо за чудесный обед.
Повар ушел, а Марина откинулась на спинку кресла и закрыла глаза, вспоминая пироги с капустой, которые пекла Женькина бабка. Интересно, жива ли она? И что делает сейчас ее верная домработница Даша, прожившая много лет в доме Малыша? Хохол говорил, что ее забрала к себе Виолка. Как и однорукого телохранителя Гену. Марина очень привязывалась к людям, страдала от расставания с теми, кто был близок к ней. Здесь, в Бристоле, она вообще была лишена общения, если не считать работников ресторана, домработницы Сары и Хохла с Егоркой. Не то чтобы она страдала от этого, но иногда становилось совершенно невмоготу, и тогда Коваль звонила Виоле. Если была возможность, та прилетала буквально через неделю, если нет – они просто болтали по телефону, и это давало Марине ощущение, что она побывала там, дома. Но это все равно было не то, не то…
Марина часто вспоминала первые дни в Бристоле, когда она начала соображать и оценивать ситуацию. Открыв однажды глаза и обнаружив перед собой на стене огромный черно-белый постер с собственным изображением, она заплакала, поняв, где находится. Вошедший в спальню Хохол опустился на колени перед кроватью и по традиции взял Марину за руку:
– Котенок… доброе утро…
– Пошел отсюда! – срывающимся голосом приказала Коваль, и Хохол едва не упал.
– Маринка… родная ты моя, котенок…
– Я сказала – пошел отсюда!
– Все, пошел, пошел, – поспешно согласился он, вставая.
Из-за двери раздался его радостный вопль. Он ждал этого почти три месяца, этой первой осознанной фразы, пусть даже такой грубой. Хохол понял и причину недовольства – Марина терпеть не могла Англию, Бристоль, этот дом, где все напоминало о Малыше, о том времени, что она провела здесь. Обо всех своих догадках Хохол рассказал ей потом, когда все понемногу улеглось и наладилось, когда Марина перестала возмущаться по поводу переезда и начала принимать все произошедшее как необходимую меру. Но злость на Хохла прошла не скоро, то и дело Марина набрасывалась на него с обвинениями, а он только отмалчивался.