– Можно подумать, что я так часто напиваюсь! – слегка обиделась Коваль, щелкая по привычке палочками.
Словом, все прошло так, как и должно быть в нормальной семье, собравшейся вместе после многих лет разлуки, и у Марины что-то внутри словно оттаяло, потянулось к этим людям, с которыми у нее оказалось так много общего.
В номере, поздно ночью упаковывая последний чемодан, Егор вдруг опять завел волынку с замужеством, и Коваль вышла из себя:
– Ты совсем больной, Малыш? Я и так твоя жена, куда еще-то?!
– Ты не моя жена, ты жена Егора Малышева…
– И ею останусь, что бы ни произошло! – решительно отрезала Марина. – И прекрати эти разговоры, я очень тебя прошу.
– Ты любишь меня, детка? – вдруг спросил Егор, присев на корточки перед ней.
– Что за глупости? Я дала повод сомневаться?
– Мне просто захотелось услышать это от тебя.
– Я люблю тебя, Егор. Доволен?
– Вот это последнее было зря. – Он встал и ушел в спальню.
Коваль даже не поняла, с чего вдруг рассудительный и умный Малыш повелся на ее глупую выходку, зачем вообще завел этот разговор… Когда она вошла в спальню, он уже лежал в постели, отвернувшись к стене.
– Егор, я не хотела тебя обидеть…
– Ты никогда не хочешь меня обижать.
– Егор…
– Все, хватит, ложись спать. Завтра тяжелый день – перелет, потом еще на машине почти три часа.
– Я не лягу, пока ты не скажешь, в чем причина твоего настроения. Во мне?
– Да.
– Я извинилась.
– И что? Ты всегда извиняешься, а потом быстро забываешь и начинаешь все заново. – Он даже не повернулся к ней, так и лежал, уставившись в стену.
Марина легла рядом с ним, обняла, уткнувшись лицом в широкую спину, и затихла.
… – Просыпайся, деточка, – легко встряхнув Марину за плечо, проговорил по-английски Егор, и она открыла глаза, едва сообразив, где находится, – весь полет проспала, до самого Хитроу.
– Мы прилетели? – потягиваясь в кресле, спросила она, и муж в ответ улыбнулся:
– Да, родная, прилетели. Давай поправляй свой макияж, крась губы, и вперед! Нет, постой, это очень ярко, – перехватил он руку с тюбиком бордовой помады. – Здесь не принято краситься так, как ты любишь, сразу понятно, что русская.
– Да мне-то что? Ты ведь знаешь, я абсолютно равнодушна к общественному мнению, – но помаду убрала, вынув бледно-розовую, диоровскую. – Так лучше?
– Я вообще никогда не мог понять, зачем ты так красишься, когда без этой штукатурки выглядишь просто прекрасно, – сообщил Егор, поднеся руку к губам.
– Входишь в роль галантного кавалера, Малыш? – чуть заметно улыбнулась Марина.
– Что-то вроде. Ну, готова? Отлично, идем.
Англия оправдала все, что Коваль слышала и читала об этой стране, – все кругом серое, мокрое, дождь противный сыплет за воротник, заставляя ежиться и чувствовать себя некомфортно. Она даже приблизительно не представляла, как сможет привыкнуть к этому, не нравилась ей эта погода и эта атмосфера. Машина Егора, черный «Бентли Континенталь», была припаркована на платной стоянке. Европа – никаких стоянщиков, только автоматы для монеток. Такие в Маринином родном городе и трех минут не простояли бы, а уж о том, чтобы деньги в них бросать, когда никто не контролирует процесс, и речи быть не могло. Заметив ее удивленный взгляд, Егор подмигнул:
– Привыкай, детка, здесь так принято.
– С ума сойти, – пробормотала Коваль, садясь в машину и понимая, что водить сама вряд ли сможет – это левостороннее движение выбивало из колеи напрочь, Марина с трудом ориентировалась, как и куда они едут, даже голова закружилась.
Окрестности не радовали, все казалось маленьким, приземистым и неуютным, или это Коваль просто так настроила себя? Спустя почти три часа машина остановилась-таки у небольшого двухэтажного домика из серого камня, перед которым был разбит небольшой садик – клумбы, кустарнички…
– Это твой дом?
– Я уже вижу, что тебе он не нравится, – улыбнулся Егор, помогая жене выйти из машины.
– Почему не нравится? Я не делаю выводов по первому впечатлению. Идем, посмотрим, что внутри.
– Ты устала, моя девочка? – заботливо спросил он, обнимая Марину за плечи, и она потерлась носом о рукав его пальто:
– Есть немного. Такой переезд…
– Ну, пойдем, родная моя, я покажу тебе все.
О, Малыш в своем репертуаре – во всю стену гостиной висел огромный постер, напечатанный с фотографии, которую Марина сделала на Кипре. Вся в черном, она стояла на фоне морских волн и смотрела прямо в объектив фотоаппарата.
– Кошмар какой, – проговорила Коваль, слегка шокированная таким проявлением чувств. – Ты точно ненормальный, Егор.
– Не нравится? – Егор погладил ее лицо на фотографии и прижался к стене всем телом. – А я в такой позе провел много времени, и, кстати, ты не чувствуешь запаха? Это твои духи, детка, – я вспомнил, как ты рассказывала, что брызгаешь подушку моей туалетной водой.
– Маньяк, одно слово. – Марина со вздохом опустилась в кресло, уронив на пол трость. – Я не могу смотреть на это без содрогания, честное слово, – это даже странно, у меня раздвоение.
– Не проси – не сниму, – отрезал Егор, стягивая с нее сапоги. – Привыкнешь со временем.
– А где у тебя спальня, дорогой? – промурлыкала она, заглядывая ему в глаза.
– О, ну конечно – Коваль в своем репертуаре! Другая спросила бы, где кухня, а она – где спальня! – захохотал он, прижимая ее к груди и целуя. – Счастье мое, как же я люблю тебя, девочка моя сладкая!
Спальня на втором этаже была небольшая и вся… в черных тонах! Марина обомлела – неужели Малыш знал, что она приедет к нему, что будет спать с ним в этой постели, на этих вот шелковых простынях любимого цвета? И такой же постер во всю стену, как в гостиной.
– Угодил? – насмешливо спросил муж, наблюдая за ее лицом.
– Слов нет…
– Ну, хоть что-то. Поспи немного, а потом все остальное тебе покажу.
Марина дала раздеть себя, уложить на черный шелк, поцеловать… он сидел возле нее до тех пор, пока она не провалилась в сон, убаюканная его руками.
Марине снился почему-то Хохол – он стоял по колено в воде почти у самого берега какой-то речки и протягивал к ней руки, Коваль прыгала, и он ловил ее, подбрасывал вверх и снова ловил, смеясь:
– Киска моя, ты такая трусиха, оказывается!
…Руки, опустившиеся на талию, прервали сон и заставили сбросить простыню – Егор нашел убойный способ разбудить любимую.
– Что тебе снилось, что ты так смеялась?