Финальный танец, или Позови меня с собой - читать онлайн книгу. Автор: Марина Крамер cтр.№ 19

Мысли роились в голове, мешая уснуть. Он лежал на кровати и злился. Он уже жалел, что жестоко обошелся с Марго, – бедная девочка вынуждена сидеть в темном гараже в компании урода, прикованная к стене, как взбесившееся животное. Но Алекс для себя решил, что заставит ее, наконец, хоть иногда думать перед тем, как сказать или сделать что-то. «Ничего, переночует, подумает – к утру будет шелковая».

Жалел он и о том, что признался ей в своей причастности к исчезновению Маши. Но держать ребенка в доме, куда свободно проник незнакомый человек, тоже было опасно, Марго могла бы и сама это понять.

Алексу хватило ночи на обдумывание плана и получаса на его исполнение. Стоило Марго отлучиться в кухню, как он бесшумно проник в спальню, быстро завернул спавшую малышку в одеяло и вынес через черный ход поджидавшему в машине человеку. Алекс понимал, что действует жестоко и бесчеловечно, но рисковать жизнью девочки не мог и не хотел. У Розы малышка будет в безопасности, она еще младенец, и этот инцидент не может нанести большой вред ее психике. Марго успокоится, когда поймет, что с девочкой все в порядке: не доверять Розе, которую хорошо знала, она вряд ли могла. В сложившейся ситуации этот выход показался Алексу единственно разумным и правильным.

Он вздохнул, отгоняя неприятные мысли, и вынул из-под подушки дневник Мэри.

«Я, наверное, просто никогда прежде не видела такой всеобъемлющей любви, а потому растерялась. Когда тебя любят в любом состоянии – опухшую с похмелья, лохматую, с мундштуком в трясущихся от слабости руках, злую, бескомпромиссную, не терпящую замечаний, обижающую походя словом, накрашенную и собранную «к выходу» – или просто в красном банном халате с кисточкой и белых гетрах. Любят, когда ты плачешь от невозможности выразить свои чувства словами, от желания влепиться, впечататься в другого человека и не отрываться. Любят просто за то, что ты – вот она, рядом, пусть недолго, пусть наездами и вечно с проблемами. Любят, когда истеришь, не в силах справиться с собой. Успокаивают, гладят по голове, уговаривают, иногда и пощечину дают – когда совсем уж зарвалась и не понимаешь слов. Но – любят. Никогда прежде никто не любил меня так – не за что-то, а вообще, в принципе, потому, что это я, и потому что я – такая. Наверное, я этого не заслуживаю, если разобраться. Но ты любишь – и я счастлива…

Я тебя не могу разлюбить.

Я не в силах тебя променять.

Я тебя не сумею забыть.

Но мне нужно тебя потерять!

Оторвать, не грустить, не рыдать

И найти в себе силы, чтоб жить.

Мне же нужно тебя потерять…

А тебе – отпустить и забыть [1] .

Наверное, я себя обманываю. Я придумала тебя, а тебя, такого – нет. Но пусть. Мне нравится думать о тебе так, и даже ты не в силах изменить что-то или запретить мне делать это. Запретить – мне?! Ты?! Ни за что…»

Алекс отбросил усыпанный мелким бисером почерка лист и закрыл глаза.

«Мэри-Мэри… Почему ты решила за двоих? Кто дал тебе право решить за меня? Как ты могла, как посмела? Ты хотела потерять – и потеряла. Но я-то! Я не хотел терять тебя – как не хочу терять Марго. Но ты сделала по-своему, и тебя нет теперь. Тебя – нет. А я – есть. И ты болишь во мне как заноза в ране. И я не могу вырвать тебя, малодушно не могу избавиться от мыслей о тебе и все копаюсь в ране иглой воспоминаний. За что, Мэри? За что ты так со мной?»

Он дотянулся до трубки, раскурил ее и закашлялся. Боль в груди сразу напомнила о себе, но он продолжал затягиваться дымом, глотал его и кашлял все надрывнее. Физическая боль не заглушала боль душевную, но делала ее менее острой.

Алекса угнетало еще одно – со дня на день мог позвонить посредник и потребовать ответ. А что он мог ответить? То, что не готов начать охоту на Джефа? Никого в конторе не интересуют чужие личные мотивы, есть работа – и ее нужно выполнить. Никому нет дела до твоих резонов и внутренних противоречий, не ты – так тебя, все просто. Если на это задание не согласится Алекс, так непременно найдется кто-то еще, и тогда Джефу точно ничем не поможешь. Можно предупредить – но толку? Только навлечь на себя дополнительные подозрения. Кто бы знал, что Большой Босс и Маленький Босс, как за глаза называли посредников исполнители, возьмутся что-то делить. Алекс впервые почувствовал себя простой пешкой в чужой шахматной партии, причем пешкой едва ли не из разряда тех, которыми жертвуют.

«Странное ощущение… Ты привыкаешь чувствовать себя вершителем чужих судеб, и вдруг оказывается, что это совершенно не так. Находится кто-то, кто берет на себя смелость решить и твою судьбу тоже».

У него просто нет выхода. Он должен соглашаться на задание, должен – потому что это даст Марго шанс сохранить мужа живым. Потому что все ради Марго. Не будь ее… Да, ее – и ее синеглазой дочки с таким знакомым именем…

Он сидел в московском баре, обнимая ладонью высокий пивной бокал, и напряженно думал. Вот ведь как повернулось… И козыри в этой игре не у него. И шансы выиграть минимальны. А играть – придется, потому что если сел за стол – у тебя уже нет права встать и отказаться. И противник значительно сильнее и опытнее, и все козыри – у него, и он не скрывает этого, ухмыляясь злорадно, и даже не прячет своего торжества. Почему так? Зачем, за что? Неужели нет выхода? Ведь так не бывает, всегда есть вход – дверь, ведущая если не назад, то хотя бы куда-то в другое место. Знать бы еще, где находится пресловутая дверь…

Это заточение сильно отличалось от того, первого. Алекс словно забыл о ее существовании, не приходил, не проверял, что с ней, жива ли. В гараже оказалось холодно и промозгло, и Марго в тонком халате продрогла до костей. Рука онемела, она то и дело пыталась размять затекшие пальцы, но это не помогало. Неизвестный мужчина в противоположном углу то и дело стонал и бормотал что-то, но Марго не могла разобрать ни слова. Унылое монотонное бормотание больше походило на молитву, и она перестала прислушиваться. Нестерпимо хотелось пить, от холода сводило все тело и рука беспокоила… Марго уже жалела, что не сдержалась и влепила Алексу пощечину, но исправить, разумеется, ничего не могла – поздно. Она старалась не думать о дочери, чтобы не расплакаться, но это, естественно, не удавалось. Ребенок – единственное, что сейчас представляло для Марго ценность. Она с какой-то необъяснимой злобой на себя вспоминала то время, когда мысль иметь ребенка казалась ей пугающей и кощунственной. Она очень боялась «обабиться», скатиться от интеллектуальных бесед о высокой прозе и творчестве Кандинского к примитивному обсуждению цен на памперсы и выбора молочной кухни – это казалось ей низшей точкой деградации, тем уровнем, за которым уже вообще ничего не бывает. Гуляющие во дворе с колясками мамочки казались ей существами с другой планеты, и Марго снобистски считала, что не может позволить себе стать одной из них.

Появление Маши расставило все в ее жизни и в голове по своим местам. Марго поняла, что Кандинский, фламандцы, кино «не для всех» и многочасовые беседы с почти асоциальными, зато, по их мнению, свободными представителями творческих профессий – ничто в сравнении с утренней улыбкой дочери, с ее маленькими пальчиками, с ее первыми навыками.