Гарри – само очарование, он буквально излучает дружелюбие и своими руками наливает дорогой пенящийся напиток продажному детектив-инспектору. Происходит небольшой обмен любезностями, после которого мы переходим к делу.
– Не знаю, можно ли здесь говорить свободно… – начинает Муни, оглядываясь по сторонам, а потом смотрит на меня.
– Разумеется, Джордж, – говорит Гарри. – Ты ведь знаешь Джека? Он тоже в этом участвует.
Муни кивает мне, но с видимой неохотой. Потом негромко сопит, словно я – собачье дерьмо, прилипшее к его тяжелым полицейским ботинкам. Мне хочется отвесить ему пощечину, но я сдерживаюсь. Спокойнее, думаю я. Ничего не попишешь – приходится иметь дело со всякой дрянью. Я приятно улыбаюсь и отпиваю глоток пузырящегося шампанского. Говорят, шампанское – вино аристократов, но я совершенно не понимаю, отчего все так им восхищаются. На мой взгляд, вкус почти такой же, как у «Тицера».
– Итак, – говорит Муни, – хорошая новость заключается в том, что расследование «Чемоданного убийства» понемногу сворачивается. Теперь мы все можем вздохнуть свободнее.
– Полиция ничего не обнаружила?
– Нет. «Чемоданы» фактически закрыты.
По губам Муни блуждает легкая улыбка. Гарри хмурится. Шутка – если это была шутка – ему не нравится.
– А как насчет Джо Мика?
– Да, я слышал. Неприятно, конечно, но… Насколько мне известно, подозрения в отношении него не подтвердились.
– Неужели следователи так ничего и не нашли?
В голосе Гарри сквозит недоверие.
– Как я уже сказал, – отвечает Муни несколько высокомерно, – Отдел по расследованию убийств сворачивает это дело. Не было выдвинуто никаких более или менее правдоподобных версий, а между тем расследование каждого убийства требует значительных усилий и привлечения большого числа сотрудников.
– А семнадцатилетний парнишка-гомосексуалист, конечно, не стоит того, чтобы тратить на него время, – бормочет Гарри сквозь зубы.
– Я полагаю, у убойного отдела действительно есть дела поважнее, – негромко отвечает Муни. – Но для нас главное другое: после того как это нашумевшее убийство перестанет будоражить умы, внимание полиции будет отвлечено от Сохо, по крайней мере – в ближайшее время. Следовательно, ничто не мешает нам вплотную заняться нашим бизнесом.
– Порнографией, – резко говорит Гарри.
Муни откашливается.
– Вот именно. «Общество вседозволенности», о котором сейчас столько говорят, означает, в частности, что подпольный бизнес получил неслыханные возможности для развития. Мне, во всяком случае, достоверно известно, что за последнее время объем работы Отдела по борьбе с распространением порнографии возрос в несколько раз.
– И суммы взяток, несомненно, тоже, – добавляю я, не в силах сдержаться.
Муни бросает на меня тяжелый взгляд.
– Я предпочитаю смотреть на это как на работу, необходимую для того, чтобы держать под контролем оборот порнопродукции. Мы не можем допустить, чтобы ситуация отбилась от рук. Магазинчики, торгующие журналами соответствующего содержания, появляются в Сохо как грибы после дождя, а с вашей стороны за ними никто не приглядывает. Мальтийцы… Они, похоже, до того увлечены проституцией и ночными клубами, что не замечают растущего спроса на полиграфию и фильмы.
– Короче говоря, ты хочешь, чтобы кто-то подмял этот рынок под себя? – уточняет Гарри.
– Разумеется, нам было бы гораздо проще иметь дело с какой-то одной крупной фирмой.
– Ну а если на какой-то из этих магазинчиков придется поднажать?
– Это уж твоя проблема. Впрочем, я уверен – ты сумеешь убедить владельцев вести себя как следует.
Итак, Муни фактически дает «зеленый свет» тактике устрашения и насилия.
– А если мальтийцам не понравится, что кто-то топчется на их лужайке? – спрашивает Гарри.
– Как я уже сказал, это целиком и полностью твоя забота. Ты делаешь свою работу, я – свою. Как ты ее делаешь, меня не интересует. ОБП хочет иметь дело с организацией, которая способна контролировать весь рынок. Я не сомневаюсь – как всякий бизнесмен ты понимаешь необходимость сохранения разумного баланса между свободой торговли и протекционизмом. В особенности это касается протекционизма, который еще иногда называют «покровительством».
Гарри ухмыляется и наливает полицейскому еще один бокал «шампуня». Бутылка пустеет, и он делает знак официанту принести еще одну.
– Мне кажется, мы сумеем что-нибудь придумать, – говорит Гарри и кивает мне. Я улыбаюсь в ответ. Муни замечает это и вздыхает.
– Все должно быть проделано тихо и эффективно. Я не хочу, чтобы на моем участке вспыхнуло что-то вроде войны между бандами. Как я уже сказал, моя главная задача – управление и контроль.
– Не беспокойся, Джордж, – ухмыляется Гарри. – Мы будем действовать со всей возможной осторожностью.
– Гм-м… Уж постарайтесь обойтись без проколов. А теперь давай решим, кто и что будет со всего этого иметь. Во-первых, если ты, Гарри, согласишься работать с нами, ты будешь защищен не только от официального судебного преследования. Полиция вообще не будет работать против тебя. Любые сведения, которые поступят к нам от негласных осведомителей, дальше не пойдут. По-моему, это чертовски хорошая сделка, и мы вправе ожидать от нее неплохих результатов.
Муни выхлебывает свою шипучку и поднимается.
– Сейчас мне пора, – говорит он. – О конкретных цифрах поговорим потом – когда ты выполнишь свою часть договора.
– Хорошо, – соглашается Гарри.
Мы тоже встаем, обмениваемся рукопожатиями, и Муни уходит. Гарри снова падает на стул. Глаза его как-то странно поблескивают.
– Хочешь еще, Джек? – спрашивает он, беря в руки бутылку шампанского.
– Нет. Давай лучше выпьем чего-нибудь посущественнее, – отвечаю я.
В продолжение следующих нескольких недель мы с Бердсли занимаемся тем, что объезжаем магазинчики, торгующие порнографией, и «договариваемся» с их владельцами. Мы предлагаем им новые условия и правила, напоминаем о правилах пожарной безопасности и прочем. Упоминание имени Гарри Старкса в большинстве случаев помогает достичь взаимопонимания, но некоторые из торговцев грязными картинками не хотят плясать под нашу дудку. У них, мол, уже есть «крыша» и все такое. Приходится сжечь пару упрямцев. Гарри, впрочем, остается недоволен. Главным образом потому, что мы не посоветовались с ним, прежде чем начать действовать. Кажется, ему не хочется слишком обострять ситуацию. Я, однако, не совсем понимаю, что́ ему не нравится.
Ну а пока суд да дело, мы с Бердсли понемногу толкаем «волосатикам» новый наркотик. Студенты-химики из Каннинг-тауна гонят эту дрянь не покладая рук, поскольку «дети цветов», похоже, способны потреблять ее в неограниченных количествах. «Кислотный трип» – вот как это называется. Надо сказать, что все эти бусы, бисерные феньки, бесформенные хламиды и вязанные из грубых ниток свитера придают им довольно экзотический вид. Кайф, пацифизм и «Власть цветам!». Впрочем, мне все это до фонаря. Нам эти убогие никакого беспокойства не причиняют. «Никакой аг-грессии», как выразился бы Бердсли. Погода с каждым днем становится все теплее, и «волосатики» заговорили о Лете Любви. Бердсли с трудом сдерживает отвращение, но я напоминаю ему, что главное – бизнес, остальное не имеет значения.