— Я вижу, вы думаете о чем-то другом. — Он не обиделся, только смутился.
— Да-да, — пробормотал я. — То есть нет. В общем, и да и нет, — признался я и заговорил о Петере Касперсе.
— С сорок девятого года прошло больше тридцати лет, если быть точным — тридцать три года, — подсчитал Глебов. — На нашей кафедре преподавателей с таким стажем нет. Постойте-ка, вот вам кого надо спросить об Ольге Линниковой — Дмитрия Алексеевича Завьялова с кафедры советской литературы! Он сам учился у нас на филфаке — и, по-моему, в то же время, что и Линникова! Дмитрия Алексеевича, правда, сегодня нет. Но мы можем ему позвонить домой, если хотите. Это вполне удобно: Завьялов — профорг факультета, и в неприсутственные дни ему звонят по разным вопросам домой. Хотите?
Конечно же, я хотел. Глебов соединил меня с Завьяловым, и я спросил мужчину с раскатистым голосом, говорит ли ему что-нибудь имя «Оля Линникова». Он не задумался ни на секунду:
— Говорит!
Удачу я, надо сказать, так быстро не ожидал. Да еще какую!
— Оля Линникова, Алик Линников. Мы были однокашники, — услышал я дальше.
— Алик тоже учился на филфаке?
— Конечно. А откуда вы их знаете? — спросил Завьялов. Я рассказал.
— Вот ведь что, вот ведь что, — пропыхтел он, и я представил себе на другом конце провода человека, страдающего избытком веса, эдакого толстого, уютного дядюшку. — Увы, многого я рассказать вам о них не могу. Они проучились-то у нас всего год, даже меньше. Алика я знаю больше, он жил у меня месяц — скромный, неприметный парень. А вот Оля была факультетская красавица. У нас на курсе тогда имелись две неотразимые красавицы — она и Тома Назарова. Кстати, Тома была влюблена в Алика, я сам носил ему от нее записки. Носил и недоумевал: что она в нем нашла? Алик квартировал у меня, потому что заболел. Линниковы — детдомовцы, приехали в Москву из провинции и жили в общежитии, где комнаты на четверых, на шестерых — там не поболеешь. Вот я и взял Алика к себе в конце первого курса, когда мои родители в санатории отдыхали. Ну а потом он с сестрой ушел из университета. Почему — не знаю. Вам надо поговорить с профессором Резуновым Борисом Васильевичем. Он, знаете, был Олиной любовью. О них весь факультет сплетничал. Спросите его о ней — старик наверняка расчувствуется и разговорится. Он сейчас все время дома, прикован к постели. Операцию перенес тяжелейшую, никак после нее не оправится…
Глебов позвонил от меня и Резунову. «Пусть заедет после обеда», — передал тот через моего посредника.
ОЛЯ И АЛИК
Лекции профессора Поршанского не было. Она стояла в расписании перед обеденным перерывом. Получалось два с половиной часа свободного времени.
— Пойдем, Зяба, прогуляемся? — предложила Оля брату.
Алик согласно кивнул.
На Олю всегда смотрели. Она шла победоносно — прямая, насмешливая, босоножки на голую ногу, хотя еще только апрель. На Алика никто внимания не обращал: обычный.
Прошли по улице Герцена к Никитским воротам, перешли бульвар, повернули к Арбату — любимый маршрут Оли. Все было всегда так, как любила Оля.
— Ты когда вчера в общежитие вернулась? — спросил брат.
— А я не вернулась! — гордо отвечала Оля и ничего не добавила — ожидала дальнейшего расспроса.
Однако Алик замкнулся и шел дальше, глядя под ноги.
— А я думала, тебе интересно, где я была, — не выдержала его молчания сестра.
— Я догадываюсь, — тихо сказал Алик.
— Догадываешься? Скажи тогда где?
— У Резунова.
— Откуда ты знаешь? — удивилась Оля.
— Говорят.
— Кто?
— Все.
— Уже во всю сплетничают, значит, — довольно засмеялась Оля. Отсмеялась и оглушила: — Зяба, я стала женщиной!
Алик покраснел. Она это заметила и сказала:
— И тебе надо становиться мужчиной. Нам уже девятнадцать.
— Ты реферат по диамату подготовила? — спросил, не глядя на нее, Алик.
— Нет! — с раздражением выкрикнула сестра. Подошли к перекрестку, и Оля, толкнув брата локтем, бросила с лихостью: — Сказать, как это делается?
— Не надо.
— Не ревнуй, — сказала с сочувствием Оля. — Ты брат, а Резунов всего лишь любовник. Я об этом, между прочим, только тебе. Тебе одному.
Сказала и положила руку Алику на плечо. Они были одного роста.
Ели в столовой у Никитских ворот.
— Жаль, что сегодня не было Поршанского. Самые стоящие лекции — его, — сказал Алик.
— А как тебе Резунов? — игриво спросила Оля.
— Никак, — сухо ответил брат. — Ты можешь о чем-нибудь другом, кроме Резунова?
— Неграмотный вопрос. Резунов — не «что», а «кто», — поправила сестра.
Оля доела свой обед, отодвинула тарелку, водрузила локти на стол, охватила ладонями подбородок и уставилась на Алика. Тот еще ковырял котлету.
— Вот уж не думала, что именно ты испортишь мне этот день.
Алик посмотрел на Олю виновато, и она смягчилась.
— Никогда меня ни к кому не ревнуй, слышишь? Клянусь тебе, никто не станет мне ближе тебя. У нас одна кровь. Если у тебя в жилах гудит, у меня отдается. С другими у нас такого быть не может. Только у меня такая же кровь, как у тебя, и только у тебя такая же кровь, как у меня.
— Ты говоришь, как заговариваешь, — произнес брат.
— Я не хочу, чтобы в такой день, как сегодня, между нами зашаталось.
— Ну что ты, — пробормотал Алик. — Никогда не зашатается.
— Ты думаешь, я счастливая только из-за Резунова? Я вообще счастливая. Я встала сегодня с солнцем. Борис спал, и я его оставила: пусть спит. Он живет у площади Ногина. Я шла оттуда переулками к остановке автобуса, и мне хотелось петь. Эх, как же хороша Москва ранним утром! И какие у нас замечательные люди! Бодрые, уверенные! Я смотрела на лица рабочих, спешивших на автобус. Они шли трудиться с радостью. Многие мне улыбались и подмигивали. На Солянке я встретила дворничиху, она мела улицу. Отругала меня: чего ты, задрыга, с голыми ногами ходишь, или лето тебе? «Лето! — кричу ей. — Лето!» Она меня хвать метлой по икрам — и смеется вместе со мной. Зяба, это чистая правда, что мы родились в лучшей стране мира. Где еще люди живут вот так, одной семьей! Тетя Паша, голубка, нам в блокаду свой хлеб отдавала. Где еще найти такую тетю Пашу? А как дружно и весело мы жили у себя в детдоме в Будаевске! Все другие страны — серые, свинцовые, там каждый за себя. А у нас жизнь залита солнцем и люди сияют. Да, я сегодня ночью чувствовала горячую любовь к Резунову. Я его очень люблю, но я думаю, родину я люблю еще больше. Я не могу найти, что бы мне у нас в стране не нравилось. Мне нравится все! Наши праздники, наши песни, товарищеский дух, наши светлые, высокие идеалы, грандиозные планы, университет.