Здесь он остановился, чтобы дать мне возможность удивиться. Напрасно он прервался: я и не подумал этого сделать. Зигзаг в его «рассуждении» и в самом деле был неожиданным, но я уже привык к зигзагам.
— На это имеется несколько причин, — пояснил Парамахин. — Вот вам такой факт, например. Из документов следует, что «Откровение огня» принесла к нам в архив одна простая женщина, жительница Москвы. Рукопись была ее собственностью. Как, спрашивается, мог к ней попасть скрываемый от всех манускрипт из тамбовского монастыря? Его наверняка хранили там в тайнике, и невозможно представить, чтобы он мог оказаться в случайных руках — даже если Благовещенский монастырь, как и многие другие, был разорен местными жителями. Крестьяне живились, как правило, остатками монастырского имущества, после того как властями была проведена конфискация всего ценного. Логичнее предположить, что кенергийская рукопись попала в какой-то государственный спецхран или осталась лежать в своем тайнике. И тогда поневоле встает вопрос: а что, если «Откровение огня» в фонде АКИПа и кенергийская рукопись — две разные книги с одинаковым названием? Тогда получается другая картина: наш архив приобрел в 1938 году известный вам сборник без начала и без конца, который его владелица почему-то называла «Откровением огня», а манускрипта, написанного в Захарьиной пустыни и хранившегося в Благовещенском монастыре, в АКИПе никогда не было. Единственное объективное основание для подозрений в подмене дает каталожная карточка. И опять начинаешь думать: не связан ли переполох всего лишь с тем, что кто-то из наших работников сорок четыре года назад плохо сосчитал листы и перепутал скоропись с полууставом? Хоть и маловероятно, но ведь не исключено, вы согласны?
Что ж, с этим я, конечно, согласился — ничего нельзя огульно исключать или принимать за должное.
— Когда мы говорили прошлый раз об «Откровении огня», я и представить себе не мог, что столкнусь с таким обилием темных мест и белых пятен, — продолжал Андрей Алексеевич. — Я вам слишком поспешно пообещал, что дело сдвинется с места в течение месяца. Я просчитался — здесь потребуется больше времени.
— Вы имеете в виду кадровую проверку? — уточнил я.
Брови у Парамахина приподнялись.
— Ах да, — спохватился он. — Та кадровая проверка уже закончилась. К сожалению, безрезультатно. Сейчас я предпринимаю кое-что другое — пытаюсь выяснить, сохранилась ли опись конфискованного имущества Благовещенского монастыря. Я уже послал запрос в одно серьезное ведомство, — мелькнувшая на его лице гримаска дала понять какое. — Увы, я не в том положении, чтобы требовать ответа в определенный срок. Вы сколько пробудете в Москве? До начала июня? — Он задумался и предложил: — Давайте договоримся так: вы зайдете ко мне перед отъездом, и я вас ознакомлю с положением дел на тот момент. Конечно, если какие-то новости появятся раньше, я вам обязательно дам знать.
Мне ничего не оставалось, как принять его предложение, после чего Парамахин вздохнул, указал пальцем в пол, подразумевая кабинет директора АКИПа на первом этаже, и сообщил приглушенным голосом:
— Там еще ничего не знают о странностях сборника О517 под названием «Откровение огня». Наш отдел в АКИПе как государство в государстве. С одной стороны, мы находимся в довольно независимом положении, с другой — и спрос с нас больше, чем с других. Если рукопись не соответствует своим «паспортным данным», — это непорядок, говоря языком нашего начальства — ЧП, и я обязан немедленно доложить о таком ЧП директору. Я еще не подготовил для него докладную записку, потому что дожидаюсь подробной описи нашего «Откровения огня», а она пока не готова. В связи с этим я хочу вас снова попросить о той же услуге: воздержитесь, пожалуйста, еще какое-то время от разговоров об этой рукописи. Если кто-то из древников узнает о связанных с ней несуразицах, начнутся всякие домыслы, и они дойдут до директора быстрее нашей докладной. Это для нас чревато далеко идущими последствиями, вы меня понимаете? Если вам потребуется от меня ответная услуга, обращайтесь немедленно: вы можете на меня рассчитывать.
Я не отказал и в этот раз. Услуга со стороны Парамахина потребовалась мне через час, когда ход моих мыслей, уже переключенных на работу, прервало эхо нашего последнего разговора. «„Откровение огня“ принесла к нам в архив одна простая женщина, жительница Москвы», услышал я опять вкрадчивый голос завотдела. Как же я не спросил имя этой «жительницы Москвы»? Если она в 1938 году была не старше тридцати-тридцати пяти, то, по всей вероятности, еще жива! Я вскочил со своего места и пошел к Сове.
— Разрешите, пожалуйста, позвонить от вас заведующему, — попросил я ее.
— Звонить из зала можно только в исключительных случаях, — сухо сказала она.
— Мой случай исключительный. Мне требуется попросить Андрея Алексеевича об одной услуге.
— Может быть, эту услугу могу оказать вам я?
— Это было бы замечательно. Андрей Алексеевич сказал мне, что «Откровение огня» было приобретено у одной москвички. Я хотел бы узнать ее фамилию и адрес.
На лице у библиотекарши обозначилась растерянность.
— Минуточку, — бросила она мне и после обычной процедуры — шкаф на ключ, бумаги в стол — выскользнула за дверь.
Я вышел вслед за Совой и стал ждать ее на лестничной площадке. Скоро она появилась на лестнице вместе с Парамахиным. Они спускались рядом, в ногу, но в искусстве невозмутимости она явно от него отставала.
— Вы хотели бы поговорить о сборнике О517 с его бывшей владелицей? Я понимаю ваше желание, оно закономерно, но, к сожалению, невыполнимо. Я уже сам обращался к этой женщине и ничего не добился. Ей сейчас за восемьдесят, она очень больна и ничего не помнит. Я пообещал ей больше ее не беспокоить. Как вы понимаете, я не могу вам дать о ней никаких сведений из этических соображений. Надеюсь, что в следующий раз окажусь вам полезнее.
Он легонько хлопнул меня по плечу, словно мы уже стали товарищами, и пошел обратно к лестнице.
Сова шагнула к двери зала и оступилась: у нее подвернулся каблук. Я придержал перед нею дверь, давая ей пройти, и заметил, что она по-прежнему нервничала. Зачем она вообще осталась при нашем с Парамахиным разговоре?
Странности — крупные и мелкие — продолжались. Проверку заведующий рукописного отдела от Совы скрыл, значит, его доверенным лицом она не была. Почему он ее не отослал на рабочее место, перед тем как начал со мной объясняться? Мне пришла в голову банальная сентенция: «слабое место мужчины — женщина», — и я увидел другую женщину в другом месте. Она лежала на высоком, просторном крыльце трапезной Захарьиной пустыни, кривясь от боли. Рядом с ней сидел казак, покуривая трубку. С этой картинкой мое воображение мгновенно соединило ряд деталей из легенды о Захарьиной пустыни и материалов следственного дела о ее гибели. События в монастыре у Красного села увиделись мне в совершенно новом свете. «Так вот как это могло быть!» — сказал я себе.
МИХАИЛ
Василиса, голубка ручная, то закрывала глаза, то открывала — очень томилась. Если открывала глаза, то на Филимона и овевала его взглядом. Она всегда была при нем, беленькая, лицом чистая, дочь кузнеца, безоглядно отдавшая себя казаку-бандиту. Хотел бы Филимон, мог бы ее рабой при себе держать, но он не хотел, сам ей служил. Лютый волк для всех, атаман был со своей подругой голубем. Совсем мягкий с Василисой стал, когда она забеременела. Дитя ждали в конце июля. Было решено: этот промысел для атаманши последний. Кто знал, что ее так прихватит на въезде в Захарьину пустынь? Встала с телеги — и рухнула на землю. Сюда, на крыльцо, ее уже несли. В трапезной Василиса лежать не захотела: на крыльце больше воздуха. Отослав ребят на дело. Филимон остался при ней.