Когда дыхание растворяется в воздухе. Иногда судьбе все равно, что ты врач - читать онлайн книгу. Автор: Пол Каланити cтр.№ 16

Страница

Мы с резидентом Джеффом вместе работали в отделении травматологии. Однажды он позвал меня, чтобы оценить опасность мозговой травмы, и с того момента мы стали неразлучны. В тот день он прощупал живот пациента, а потом спросил меня, каков прогноз относительно когнитивной функции больного. Я ответил: «Ну, он все еще может быть сенатором, но только очень маленького штата». Джефф рассмеялся. После этого случая население штатов стало для нас показателем серьезности мозговых повреждений. «Он Вайоминг или Калифорния?» – мог спросить Джефф, чтобы понять, насколько интенсивным должно быть лечение. Или я мог сказать: «Джефф, я знаю, что давление пациента нестабильно, но я должен отвезти его в операционную, иначе он превратится из Вашингтона в Айдахо. Стабилизируешь его?»

Как-то раз я забежал в кафетерий и купил свой типичный обед: мороженое и банку диетической колы. Однако поесть я не успел, так как на пейджер мне пришло сообщение о прибытии пациента с серьезной мозговой травмой. Я примчался в травматологию и спрятал мороженое за компьютером за секунду до появления парамедиков, толкающих каталку с пациентом. Они сообщили детали: «двадцатилетний мужчина, мотоциклетная авария, скорость шестьдесят пять километров в час, возможно, мозг вытекает из носа…»

Я немедленно приступил к работе: попросил набор для интубации и быстро оценил жизненные функции пациента. Как только он был успешно интубирован, я осмотрел его многочисленные повреждения: разбитое лицо, ссадины, расширенные зрачки. Мы накачали пациента маннитолом ^[36], чтобы уменьшить отек мозга, и срочно отправили его на томографию. Томография показала тяжелое, широко распространившееся кровотечение внутри разбитого черепа. Я уже представлял, как буду сверлить череп и извлекать оттуда кровь, но внезапно у пациента упало давление. Мы незамедлительно повезли его обратно в отделение травматологии, но к моменту прибытия команды травматологов его сердце остановилось. Пациента окружил вихрь активности: в бедренную артерию были поставлены катетеры, глубоко в грудь – трубки, лекарства поступали в кровь через капельницу, и все это время врачи делали ему массаж сердца, чтобы кровоток не прекращался. Полчаса спустя мы позволили ему умереть. Мы все понимали, что с такой травмой головы смерть предпочтительнее.

Я выскользнул из отделения травматологии, перед тем как семье разрешили взглянуть на тело. И тут я вспомнил о диетической коле, мороженом и ужасной больничной жаре. Под прикрытием резидента из отделения экстренной помощи я, словно призрак, прокрался обратно, чтобы спасти мороженое, лежавшее рядом с телом человека, которого я спасти не смог.

Тридцать минут в морозильной камере реанимировали мой обед. «Довольно вкусно!» – думал я, доставая из зубов шоколадную крошку, в то время как семья прощалась с погибшим. Интересно, чего было больше за короткое время моей работы врачом с точки зрения этики: провалов или побед?

Несколько дней спустя я узнал, что Лори, моя подруга с факультета медицины, была сбита автомобилем и нейрохирург, пытаясь спасти ее, провел операцию. У Лори произошла остановка сердца, сердце удалось запустить, но она умерла на следующий день. Время, когда кто-то «погиб в автомобильной аварии», осталось далеко позади. Теперь эти слова открывали ящик Пандоры, в котором были следующие картины: каталка, кровь на полу травматологического отделения, трубка в горле, нажатия на грудную клетку. Я представлял руки, мои руки, которые бреют Лори голову, видел поднесенный к ней скальпель, слышал шум дрели и ощущал запах горящей кости. Волосы наполовину сбриты, голова деформирована. Она перестала быть похожей на себя и стала незнакомкой для друзей и родственников. Может, присутствовали еще трубки в груди и сломанная нога…

Я не спрашивал о подробностях, мне и так было известно слишком много.

В тот момент я вспомнил все случаи проявления мною черствости в отношении больных: я не уделял должного внимания их тревогам и игнорировал их боль, когда наваливались срочные дела. Люди, свидетелями страданий которых я стал, четко компоновались в моей голове по диагнозам, и значимость каждого из них я не мог распознать. Все эти пациенты словно вернулись ко мне: злые, жаждущие мести, непреклонные.

Я боялся, что скоро стану стереотипным бесчувственным врачом из романов Толстого, занятым пустыми формальностями и сосредоточенным лишь на рутинном лечении пациентов. («Доктора ездили к Наташе и отдельно, и консилиумами, говорили много по-французски, по-немецки и по-латыни, осуждали один другого, прописывали самые разнообразные лекарства от всех им известных болезней; но ни одному из них не приходила в голову мысль, что им не может быть известна та болезнь, которой страдала Наташа» ^[37].)

Ко мне обратилась женщина, у которой только что диагностировали рак груди, смущенная и напуганная неизвестностью. А я был таким усталым! Быстро пробежавшись по вопросам пациентки, я убедил ее в том, что операция пройдет успешно, и решил для себя, что не могу больше тратить время на то, чтобы честно отвечать ей. Но почему я не нашел тогда времени? Сумасбродный ветеран неделями игнорировал рекомендации врачей и медсестер. В результате рана на его спине разошлась, как его и предупреждали. Когда я зашивал его зияющую рану, ветеран, корчась от боли на операционном столе, сказал, что заслужил это.

Никто такого не заслуживает.

Знание того, что Уильям Карлос Уильямс ^[38] и Ричард Селзер ^[39] признавали, что делали больным хуже, мало меня утешало, и я поклялся отныне действовать только во благо пациентов. Находясь среди трагедий и неудач, я боялся, что упускаю из вида важность человеческих отношений, но не между больными и членами их семей, а между врачом и пациентом. Одного технического мастерства недостаточно. Будучи резидентом, я поставил себе цель не просто спасать жизни (все рано или поздно умирают), а приводить больных и их близких к пониманию смерти и болезни. Когда в больницу поступает пациент со смертельным мозговым кровотечением, разговор с нейрохирургом оказывает ключевое влияние на восприятие родственниками смерти близкого им человека. Они могут мирно отпустить его («Возможно, пришло его время!») или до конца дней своих испытывать неутихающую боль («Эти врачи не слушали! Они даже не пытались спасти его!»). Когда скальпель бесполезен, слова становятся единственным инструментом хирурга.

КОГДА СКАЛЬПЕЛЬ БЕСПОЛЕЗЕН, СЛОВА СТАНОВЯТСЯ ЕДИНСТВЕННЫМ ИНСТРУМЕНТОМ ХИРУРГА.

Страница