В стране моего детства - читать онлайн книгу. Автор: Нина Нефедова cтр.№ 30

– Зачем им ребенок? Пусть поживут для себя! – и грозное слово «аборт» повисло в воздухе.

– Я сделаю его у себя в клинике! – безапелляционно заявила Галина.

Аборт сделали, и Лиза, как надломленный цветок, зачахла. Поджав колени к подбородку, она подолгу сидела в зале на диване и тоскливо смотрела в окно. Проходя через зал, я с сожалением смотрела на нее. И каждый раз мне хотелось подойти к ней, опуститься рядом на диван и обнять ее. Но что-то мешало мне это сделать. Впрочем, скоро Лиза снова ушла к матери. Петра, который сунулся, было, за нею, она не приняла, он запил, а потом и попал под суд за растрату. Ему дали семь лет.

Лиза не стала дожидаться его. Она года через два вышла замуж: за инструктора райкома партии. Под его влиянием поступила учиться в пединститут, закончила и работала учительницей. Родился у нее и ребенок, мальчик. Петра лет через пять досрочно освободили, он снова женился, но был несчастлив в браке и умер рано от инфаркта. Галина Петровна тоже умерла от инфаркта: только вступила на порог своего кабинета, где должна была вести прием больных, как тут же упала и скончалась. Очевидно, у них на роду была написана такая смерть, ведь их отец умер рано так же от инфаркта.

Пелагея Николаевна жила долго, почти до 95 лет, хотя ударов на нее обрушивалось немало. Не вернулись с войны младшие сыновья. Старший сын был убит во время грозы. Второй сын Алексей умер от рака легких. Жив-здоров был лишь Сергей-сапожник, вот у него-то она и доживала свой век.

Как я уже говорила, моей первой няней была тетка Маша, сестра отца, но после того, как она вышла замуж, а мы переехали из Острожек в поселок Павловский, няни у меня сменялись довольно часто. Запомнилась высокая красивая женщина с черной тяжелой косой и синими глазами на бледном лице, хотя жила она у нас всего несколько дней. Однажды утром весь дом был разбужен громким стуком в ворота. Послышался недовольный голос деда:

– Кого нелегкая принесла в такую рань? – и его шаркающие шаги к калитке.

Потом началось что-то непонятное: со двора неслись возбужденные голоса деда и приезжего мужчины, в детскую вбежала няня и, прячась за выступ печи, побелевшими губами шептала:

– Анна Александровна, голубушка, не выдавайте меня! Убьет он меня…

Мама тоже бледная, трясущимися руками натягивая на себя платье, пошла было к двери, но ее упредил ворвавшийся в комнаты рыжий с длинными как у обезьяны руками мужик и, дико вращая глазами, заорал:

– Где она?

Увидев няню за печкой, он схватил ее за косу и поволок во двор, мама пошла за ними:

– Вы не имеете права! Я буду жаловаться! – тонким голосом возмущенно кричала она. Но мужик, не слушая маму, толкнул няню на телегу и, стегнув лошадь кнутом, отъехал от ворот и скрылся в проулке.

Как мы поняли из разговоров взрослых, взбудораженных этим событием, няня сбежала от своего мужа, который за что-то бил и истязал ее, и за которого ее выдали против воли. Мама продолжала негодовать, сожалела, что отца не было дома, уж он то не позволил бы так жестоко расправиться с женщиной.

– А что бы он сделал? – трезво рассуждал дед. – Тем рогом чешись, который достанешь. Она же беспачпортная, по закону венчанная, к мужу приписанная. Бабе дорога – от печи до порога. И прытко бежит лошадка, а дальше хвоста не убежит…

Нам было жаль няню, но скоро мы забыли о ней, у нас появилась новая девушка из деревни, лет семнадцати, сирота, которая из милости жила у дальней родственницы. Девушка маме понравилась, какую-то роль в этом сыграла и жалость к обездоленной сироте. Но девушка оказалась на диво ленивой. Утром, перед отъездом в школу, мама, бывало, мечется, поднимая со сна малышей и одевая их, ведь не могла же она опаздывать к первому уроку, а нянька лежит себе полеживает в постели, ей и невдомек, что поднять, одеть и накормить детей – ее прямая обязанность. К тому же она пристрастилась к чтению, открыв для себя отцовскую библиотеку. Отец в какой-то мере был виноват в этом. Заметив в девчонке любовь к чтению, он обрадовался и, усовестившись тем, что они эксплуатируют труд девушки, которой следовало бы учиться дальше, настоятельно советовал ей читать как можно больше:

– Книга – источник знаний, – говорил он, – если хочешь стать настоящим человеком – читай!

И девчонка стала читать. Кое-как накормив ребятишек и усадив их на пол, оставив незаправленными постели, не сделав самой элементарной уборки в комнатах, она усаживалась с ногами на диван и читала, читала, не слыша воплей подравшихся ребятишек, их просьб о горшке. Отец с сожалением обнаружил, что читала она главным образом о Шерлоке Холмсе и Нате Пинкертоне, книги же, рекомендованные им, оставались непрочитанными.

Приезжала мама из школы и хваталась за голову, не зная, за что браться: садиться ли за проверку тетрадей, готовиться к завтрашнему уроку, или наводить порядок в комнатах и стирать пеленки? в конце концов, она пришла к выводу, что с няней следует расстаться, отец не соглашался. Но однажды, когда, решив растопить печь, он попросил няню нащепать лучины во дворе, и она отказалась под предлогом, что ее могут арестовать за работу в праздничный день (было 1-е мая), отец вскипел и велел ей собрать вещи.

Очередная няня была из наших Павловских девчат. Вызывало удивление, откуда в грубой рабочей семье, где отец был постоянно пьян, а мать слыла крикливой базарной бабой, могла родиться такая неземная красота? Глядя сейчас на актрису Лию Артмане, нежную, хрупкую, я вспоминаю нашу няню. Но недолго она жила у нас. Ее сманил к себе местный батюшка, молодой попик, сманил вначале как прислугу, а потом и женился на ней. И надо было видеть, как хороша была молодая попадья в черном одеянии, оттенявшем молочной белизны кожу, светлые косы и бледно голубые глаза, молитвенно поднятые вверх.

Отец негодовал. Его, атеиста, выводила из себя мысль, что не откуда-то, а именно из его дома ушла к попу ангельского вида девица.

У следующей няни было в поселке веселое прозвище – «Танька-шельма». Появилась она у нас как-то неожиданно, а до этого жила в городе в прислугах. Маленькая, коренастая, с широким лицом в редких оспинах, она, тем не менее, была обаятельна веселыми серыми глазами и постоянным оживлением, не сходившим с лица. Любила она попеть, поплясать и часто убегала на какие-то загадочные вечеринки, считая необходимым предварительно получить на это согласие мамы.

Ближе к вечеру, после обеда, быстро управившись со всеми делами (а дело так и кипело в ее руках), она заискивающе спрашивала у мамы, соблюдая городской, точнее, «господский» этикет:

– Барыня! Разрешите мне сегодня пойти на вечерку!

«Барыня», конечно, разрешала. Татьяна оставалась довольна полученным разрешением, а, обратившись к хозяйке со словом «барыня», давала понять, что она не какая-нибудь там деревенщина, знает приличное обращение, недаром жила в городе у господ. Подозреваю, что этим «барыня» она возвышала не столько маму, сколько себя. Что из того, что живет она теперь в деревне, а все-таки у господ, и хозяйку называет «барыня». Это ей, по-видимому, было необходимо для самоутверждения после того, как она покинула неожиданно город и появилась в поселке.