В предчувствии апокалипсиса - читать онлайн книгу. Автор: Валерий Сдобняков cтр.№ 54

B. C. Значит, не ошиблись в вас преподаватели? Кого-то можете из своих однокурсников сейчас вспомнить, у кого удачно сложилась творческая судьба?

К. Ш. Приведу пример, просто как интересный факт того времени. Мой товарищ Чернюк был военнослужащим. Служил в дивизии, которой командовал прославленный партизан, Герой Советского Союза, а затем и известный наш нижегородский писатель Антон Петрович Бринский. Так вот, военнослужащие этой дивизии, которая располагалась тогда в Горьком, учились в консерватории, в музыкальном, театральном и художественном училищах. Удивительное было время!

B. C. Удивительное отношение к человеческой жизни, к их судьбе, к их будущему! Стране нужны были грамотные и духовно возвышенные люди. Руководство страны думало о будущем. Оттого так невыносимо горько видеть отношение к культуре сегодняшних властей.

К. Ш. Поэтому я и ещё раз утверждаю: это не старческая ностальгия по прошедшему времени. Это оценка того отношения людей, которое повлияло на всю мою дальнейшую судьбу.

B. C. Вы с отличием закончили училище, и, значит, уже были у вас какие-то заметные работы, были творческие успехи.

К. Ш. Нет, особых успехов не было. Более того, рядом со мной учились такие ребята, такие таланты, за которыми я тянулся, учился у них. Не завидуя!

B. C. Сейчас в творческой среде вообще много говорят о зависти. Это чувство отвратительное. Учиться у тех, кто лучше тебя работает, талантливее тебя, – это одно. Но зависть, которая съедает человека изнутри, разрушает его нравственное состояние, – это и страшное наказание носителю этого чувства, и отвратительное действо по отношению к другим – коллегам, знакомым. Я всегда сравниваю творческую работу с чистым заснеженным полем. Ты оставишь на этом поле только свой след – короткий или длинный, глубокий или не очень. Никто не пройдёт твоего пути, и ты не пройдёшь чужого. Так чего же делать гадости ближнему, злословить, лгать, сплетничать. Трудись, учись, воспринимай чужие достижения как стимул к собственному совершенствованию. В конце концов, когда мы уйдём из этой жизни, после нас останется только то, что мы успели сделать. И за собственные грехи, хотим мы того или нет, но придётся отвечать перед своей совестью, перед той памятью, что оставим после себя.

К. Ш. Да, у меня это тоже вызывает удивление. Я не понимаю, чем вызвано неприятие творчества того или другого человека – писателя, композитора, певца. У нас, у художников, это тоже очень часто встречается. Но ведь если мы живём искусством, если мы любим этот труд, то успех другого может только радовать. Ведь от этого выигрываем, если вообще тут подходит это определение, все мы. Все мы становимся богаче, потому что имеем возможность видеть, общаться с ещё одним замечательным произведением искусства. Если ты целиком отдался этому делу, считаешь, что это твой долг, то тут во главу угла нужно ставить чувство служения общему делу, а не любование собой – вот, мол, какой я замечательный.

B. C. В Ленинград, чтобы поступать в академию, вы поехали сразу после окончания Горьковского художественного училища?

К. Ш. Я атеист, но верю в некий высший разум. Потому что в моей жизни всегда присутствует какой-то рок. Что-то, какие-то силы, безусловно, имеют влияние на мою судьбу. Они то подталкивают меня к каким-то поступкам, действиям, то, наоборот, не пускают, отодвигают от вроде бы уже выбранного пути. В 1950 году в Горький приехали два выпускника академии художеств – молодые, амбициозные Дмитрий Павлович Кормилицын и Сергей Павлович Тумаков. Они взяли нас на четвёртом курсе и, можно сказать, перевернули учебный процесс. Начали водить своих учеников на Щёлоковский хутор, на старые нижегородские улицы и заставлять писать множество этюдов. Тогда же они нас впервые вывезли в Питер, устроили в общежитии, и мы две недели жили в академии художеств. Вот тогда я поклялся себе – здесь буду учиться. Академия на меня произвела колоссальное впечатление не только своим архитектурным ансамблем времён Екатерины, но всей атмосферой – залами, музеем. Окончив с отличием училище, я отвёз документы для поступления в академию, сдал экзамены, получив двадцать семь балов из тридцати возможных. Но когда пришёл узнавать результаты зачисления, то в вывешенном списке своей фамилии не увидел. Это означало, что я не прошёл по конкурсу. Пришлось забрать документы, уехать на Север и устроиться на работу преподавателем рисования в Емецкое педагогическое училище. Но в конце октября получил письмо от родителей, которые мне переслали телеграмму из академии, где требовали объяснить мою неявку на занятия и грозили, что «в случае неуважительной причины вы будете отчислены». Подпись – Андрецов, зам. ректора по научной части. Я пришёл в ужас. С трудом уволился из училища, никак не хотели отпускать, и только в ноябре добрался до Ленинграда. Как потом выяснилось, все поступающие из «братских» республик шли без конкурса. Им достаточно было получать «тройки». А наши многие ребята, получившие очень высокие оценки, как оказалось, не прошли по конкурсу. Нашлись родители, которые поехали в Москву и добились справедливости. Тогда на живописном факультете академии были организованы три группы. Редчайший, если не единственный случай за всю её историю.

B. C. Академия оставила заметный след в вашей творческой судьбе, в вашем развитии как художника?

К. Ш. Училище дало многое в первоначальной стадии освоения ремесла. Я думаю, что в любом деле невозможно быть приличным мастером, если ты не освоил ремесла. Так вот, училище – это первый шаг. Настоящая учёба, которая делает художника художником, – это академия. В ней сохраняются традиции того, что, собственно, и делает художника мастером. Для примера могу сказать: как можно быть литератором, если ты не умеешь читать между строк, и как можно быть художником, если ты не можешь правильно положить на холст краски, если ты не понимаешь цвета?

B. C. Сейчас появилось много людей, которые, например, если брать в литературе, – отставные партийные работники, которые научились писать доклады для выступлений своих шефов, какие-то производственные бумаги. Точно так же они теперь пишут нечто, что искренне считают литературой. И когда им пытаешься объяснить, что литературное произведение – это совсем иное, они искренне удивляются: ну мы же правильно, гладко и грамотно пишем. Что же ещё нужно, что вы к нам придираетесь, чего вы мудрите? Ремесло в любом деле чрезвычайно важно. Без него художник не найдёт новых форм, новых путей самовыражения и осмысления окружающего мира. Но беда в том, что эти бывшие партийные работники и прочие «хозяйственники» не освоили именно ремесла и потому не понимают задач искусства, не способны ощутить, воспринять его. Вкус формируется долгой и кропотливой работой. А уже к нему прибавляется талант, данный тебе свыше – судьбой ли, Богом ли, это уж кто как считает, – который позволяет зазвучать особой музыкой и твои слова, и созданные тобой образы. Вообще у меня складывается ощущение, что истинное понимание искусства в современных реалиях вымывается из общественного восприятия. Суррогат заполняет жизненное духовное пространство, как он уже заполнил полки наших продуктовых магазинов. И это глобальная проблема, грозящая вообще гибелью истинного, классического искусства.