У Ольги было сложное отношение к Анне: она то ненавидела ее, то жалела. Ей хотелось подсмотреть за ними, чтобы понять, в чем же Анна превосходит ее, но потом она стыдилась собственных мыслей и убеждала себя в том, что Борису необходимо – как и каждому мужчине – разнообразие и контраст.
Об этом Ольга задумалась, оставшись одна в пустой галерее. Рабочие ушли, стало тихо. Казалось, даже ее дыхание в этом огромном гулком зале отзывается эхом где-то под потолком. Белые, шероховатые на ощупь стены, желтый паркет с жирным блеском, белоснежные решетчатые рамы на окнах, сборчатые прозрачные занавеси и роскошные хрустальные люстры под потолком – все это ожидало того дня, когда раскроются двери и люди, вошедшие сюда впервые, смогут насладиться свежими красками не выставлявшихся прежде картин, когда их взгляду, привыкшему к серым тонам будней, предстанут живые доказательства существования другой жизни, другого мироощущения, более праздничного и жизнерадостного. Ведь многие в городе считают Ольгу Руфинову сумасшедшей. Они не могут понять, почему она тратит столько денег на эту безделицу – выставку молодых художников. Конечно, большинство думает по-другому, но все-таки – и это Ольга отлично понимала – выставки сегодня, когда улицы полнятся нищими, а молодые люди, разочаровавшись в окружающем мире, впадают в наркотический транс, – роскошь. Но элемент роскоши должен непременно присутствовать в духовной жизни, ведь красота существует, ее надо просто увидеть и почувствовать, тогда и жить станет легче, тогда захочется стать сопричастным этой самой красоте и даже ощутить себя частью прекрасного.
Она подумала о Дымове. Работает себе человек, ничего, кроме картин, вокруг себя не видит и воспринимает Ольгу как единомышленника, и пусть. Они понимают друг друга, видятся каждый день, иногда обедают или ужинают вместе, ходят к художникам, отбирая лучшие работы, и им хорошо вместе. Сегодня утром, к примеру, они подготовили большую часть картин, их осталось только повесить на стены. Ольга вспомнила тот густой яркий луч солнца, который, попав на озабоченное лицо Дымова, заставил ее по-новому увидеть его глаза, и она даже нашла, что они очень выразительные и добрые. Стоп. Вот тут как раз что-то произошло, что заставило Ольгу вздрогнуть, был какой-то неуловимый момент, от которого ей стало не по себе, и дело не в Дымове. Она закрыла глаза и попыталась вспомнить, как он, перекладывая картины с одного места на другое, что-то сказал. Точно, он что-то сказал, но что?
Ольга встала и подошла к расставленным на полу и прислоненным к стене работам Дорошева. Она шла медленно, рассматривая уже знакомые ей натюрморты и пейзажи, пока не увидела уголок белой рамы, спрятанной за «Гранатами», она присела и достала маленький портрет девушки. «Маша». Работа показалась ей незаконченной, но сходство поразило ее. Дорошев не был знаком с Машей, значит, это просто совпадение.
Немного успокоенная, она вернулась к окну, возле которого стояло единственное, обитое белой кожей кресло, села в него и достала апельсин. Ей вдруг захотелось плакать, она даже достала из кармана носовой платок и стала представлять себе, как одиноко ей будет, когда уедет Дымов, но слез почему-то не было. Возможно, она бы и заплакала, если бы он умер, но ведь он был жив, пусть даже он уедет в Москву, Нант или Дижон, Канны, это его дело, но она всегда сможет позвонить ему, написать, этого же у нее никто не отнимет.
Она услышала звук шагов и увидела на пороге объятую теплой оранжевостью заката Машу. Она казалась взрослее и выше, и Ольга подумала, что ведь совсем скоро она станет настоящей женщиной и, возможно, родит ей внука. В самом деле, нет ничего быстрее мысли. Маша смотрела на нее и молчала.
– Заходи, хочешь апельсин? Ты вся в солнце, такая красивая. Машенька, что-нибудь случилось? Ты почему молчишь?
Ольга почувствовала какую-то неестественность в поведении дочери, а так как зал был большой, то, может, Маша что-то и сказала, да она не услышала. Ольга пошла ей навстречу. Волосы Маши сверкающим золотом растеклись по плечам, в ушах сверкали маленькие бриллианты, подаренные ей Хорном, ее хрупкую фигурку охватывало узкое белое атласное платье, незнакомое Ольге. В двух шагах, когда солнце уже запуталось в клетчатых тенях решеток на окнах, она вдруг остановилась и почувствовала головокружение: перед ней стояла не Маша, а Анна. Только волосы у Анны были не черного, а ярко-рыжего цвета, как у Маши. Но это было одно лицо. Это была Маша лет через пятнадцать-двадцать.
– Ты меня спутала с Машей? – Анна казалась умиротворенной, спокойной, даже сонной.
– Ты пришла ко мне или к Евгению Ивановичу?
– К тебе. Я пришла, чтобы сказать тебе…
И Ольга вся сжалась, она не хотела, чтобы Анна что-либо говорила, ей было так хорошо, неужели сейчас произойдет что-то такое, что изменит ее жизнь?.. Она вся напряглась.
– Я выхожу замуж.
Вот оно, случилось, целых пять лет это тянулось. Ольга нашла в себе силы и посмотрела Анне прямо в глаза. Ей продолжало казаться, что она смотрит на Машу. Может, здесь просто душно?
– Я ухожу от вас. Борис знает, я ему звонила. – Еще бы ему не знать. – Ты, наверное, хочешь спросить, кто мой жених? – Анна говорила без издевки, она все больше и больше удивляла Ольгу.
– Скажешь сама, если сочтешь нужным.
– Ты его все равно не знаешь, он врач, психиатр. Добрый, любит меня, хотя с ним смертельно скучно. Двадцать восьмого приходите ко мне, соберется узкий круг.
И она ушла. Неожиданно, словно ее и не было. На ее месте возник Дымов. Он был в легкой светлой рубашке и потертых, как у мальчишки, джинсах, лицо его загорело, волосы посветлели.
– Встретил вашу дочь, Ольга, сколько в ней женственности, грации. Мне кажется, я ее раньше где-то видел, и не единожды. Я, собственно, пришел за вами. Как отнесется ваш муж к тому, что мы с вами посидим в кафе на Набережной? Там готовят жареную рыбу, варят раков и подают ледяное пиво. Пойдемте, это недалеко. А то вы что-то бледная, вам надо отдохнуть. – И Дымов совершенно неожиданным движением привлек Ольгу к себе и поцеловал ее в губы. – Как хотите, так и воспринимайте, можете даже ударить меня, как полагается в таких случаях.
– Евгений Иванович, я хочу выпить.
Они прошли несколько кварталов, спустились к Набережной, наблюдая за тем, как закат, еще недавно такой оранжевый, малиновым блеском заиграл в стеклах домов и зажег золотую луковицу церковного купола.
– Анна выходит замуж. – Ольга присела на стул в летнем кафе и с наслаждением закурила. – Представляете, Евгений Иванович! Вам это, конечно, ни о чем не говорит, но она выходит замуж за человека, которого не любит. По-моему, это не случайно, это признак зрелости и утраты вкуса к жизни, вы не согласны со мной?
Дымов, царапая вилкой поджаренную корочку огромного дымящегося карпа, которого им только что принесли, усмехнулся:
– Очевидно. У человека с годами меняется отношение к определенным жизненным ценностям. Но я исключение. Я бы никогда не поцеловал женщину, которую не люблю, просто не смог бы. Я сейчас там, в галерее, хотел предложить вам пойти не в кафе, кафе – это так, от трусости, я хотел, чтобы вы… – Он поднял на нее глаза и смущенно улыбнулся. – Поедемте со мной в Москву, Оля. Маша выходит замуж, Руфинов будет вам звонить и писать письма. Он не нужен вам, а без меня вы тоже вскоре потеряете вкус к жизни и станете такой же, как Анна.