А потом вы говорите: эй! Ладно, мы все исправим со школами – с помощью лотереи! Чтоб все деньги от нее пошли на общие школы! Тут, конечно, за дело берутся лоббисты, и кое-какие деньги вроде бы идут на школы. Но нет, тут в дело вмешиваются политики, и – вот те на! – теперь на школы идет только часть прибыли. А теперь подумайте, что вы сделали: это уже не просто вопрос финансирования – вы всю нашу систему начального образования превратили в лотерею. А знаете, как устроена лотерея, а? Кто-то один на миллион выигрывает, и он весь такой в белом, а все остальные как были в дерьме, так и остались.
Я это серьезно!
А кто, скажите на милость, все эти обладатели проигравших билетов? Ага, вот именно, это черные. Все то же дерьмо. Вот вы все думаете: ах, все теперь поменялось, потому как мы выбрали черного президента. И я вам скажу – все равно жить черным в Америке ненамного лучше, чем в аду. Особенно мне, потому как я терпеть не могу этот гребаный баскетбол!
Но все могло быть еще хуже, – продолжал Ренни, дождавшись, пока стихнет смех. – Я мог оказаться геем, – он уставился в зал. – Поднимите руки – много ли пидоров собралось здесь сегодня?
Хотите верьте, хотите нет, но несколько поднятых рук в зале я увидел. Ренни, однако, покачал головой.
– Ну же, ребята, я точно знаю, что вас здесь гораздо больше: я видел ваши ботинки. – Он тряхнул головой и снова подождал, пока в зале перестанут смеяться. – Ну да, жизнь сейчас у геев – отстой… Я хочу сказать, вы все, остальные, дайте им передышку, ладно? Вам это кажется противным, и ладно: никто же вас не заставляет смотреть. Нет, правда, какое вам на хрен дело, кто кого трахает? А если кто-то с кем-то трахается достаточно долго, они, само собой, хотят пожениться, и какое вам до этого гребаное дело? – Он изобразил серьезное лицо и произнес елейным голосом: «Но, Ренни, как же Библия?» – Ренни фыркнул и тряхнул головой. – Да, есть в Библии и это дерьмо. Сам читал. Вы все, мазафаки, внимательно читали Библию? Сильно сомневаюсь. Ну а я читал. Да, говорится об этом в Библии. Черным по белому, там же, где сказано, что нельзя носить круглую прическу и есть креветки. Вот я смотрю сейчас в зал и вижу там, у вас, несколько гребаных круглых причесок. И скажите, кто из вас, тех, кто не любит пидоров, ест креветки? Короче, если вы считаете, что Господь Бог велел вам чморить геев, отказывайтесь уж тогда и от коктейлей с креветками… Я это серьезно!
– Пидор! – проревел громкий голос всего в паре рядов от нас. Ренни посмотрел на кричавшего и улыбнулся.
– Ну не прелесть? Видите, что бывает, когда пиво наливают человеку с маленьким стручком?
Публика заржала, но кричавшего это не успокоило.
– Это ты – ПИДОР! – заорал он еще громче.
Ренни улыбнулся еще шире.
– А если ты и правда считаешь, что я пидор, отсоси-ка у меня. Если мне понравится – блин, значит, ты прав. А если нет – ну, утешься, что хоть чем-то полезным занимался.
Зал наградил комика овацией, кричавший как-то съежился у себя на месте, а Ренни продолжал. И кажется, в этом обмене репликами не было ничего особенного: наверное, такие штуки случаются каждый раз, когда комик выступает перед большой аудиторией. Однако мне он запомнился, хотя и по совсем другой причине.
Потому что когда Ренни искал кричавшего и взгляд его скользнул по мне, волосы у меня на загривке стали дыбом, и глубоко в подземельях Цитадели Декстера зазвенел тревожный колокол, а проснувшийся Попутчик предостерегающе зашипел.
А когда Ренни высмотрел-таки обидчика и сокрушил его, я увидел-таки в его глазах Тварь – ту, которую, мне казалось, я видел уже раньше, но не был в этом уверен. Теперь же у меня не осталось ни малейших сомнений. И, перекрывая шум толпы, до меня донесся рев огромной Темной Твари, реявшей торжествующе в глубоких тенях за улыбкой Ренни. И на моих глазах она распрямилась во всю свою призрачную длину и потянулась длинными острыми когтями к обидчику, больше не прячась от мира. И хотя никто другой ее, похоже, не заметил, я-то увидел и понял, кто она такая.
Попутчик. Совершенно точно он.
Уж не знаю как, но я всегда узнаю такое, когда вижу. Не было случая, чтобы я ошибся. Как не ошибался и сейчас: Ренни жил с Попутчиком, как и я.
Комик тем временем продолжал выступление, и наверняка остальная его часть прошла так же весело и с обилием жестоких шуточек, но я не обращал на них внимания. Я глубоко ушел в свои мысли, и, наверное, даже если бы Ренни поджег себя на сцене, я вряд ли бы это заметил.
Сначала я думал только о том, что Ренни – монстр, как и я. Но эта мысль навела меня на другую, гораздо глубже и, главное, гораздо важнее. У Ренни есть Попутчик. Не знаю, как ему удается за ним ухаживать и кормить, но он есть. И уж если у Ренни получается жить и, более того, процветать в Голливуде… почему этого не смогу сделать я?
Я попытался представить, как бы это могло быть: Декстер, нежащийся у бассейна в Бел-Эйр, пока тени удлиняются и становятся глубже, а солнце опускается в воды Тихого океана, и на небосклон начинает карабкаться больная, ленивая луна. И Декстер ощущает в себе старое доброе ночное возбуждение, и встает со своего шезлонга у бассейна, и хищными, осторожными, крадущимися шагами идет в свой просторный дом, и достает из укромного места сумку со своими игрушками, и скользит с ней куда-то в ночь, и ничего, что солнце здесь не встает из моря, а садится в него…
А что, может и получиться. Почему бы нет? И я никак не мог отделаться от мысли, что там, на Западном побережье, я заживу куда счастливее. Там, в краю новых возможностей, неизведанной тьмы…
Хотя, конечно, никто меня туда не звал. И вряд ли бы позвал. У Джекки в Калифорнии наверняка своя жизнь, друзья и привычки, своя охрана, и, если не считать одного-единственного поцелуя, ничто не намекало на то, что я когда-нибудь смогу стать частью ее жизни. Поэтому, если мыслить логически, придется признать, что скорее всего, когда съемки закончатся, она поблагодарит меня, обнимет и улетит домой. И Декстер останется для нее всего лишь приятным воспоминанием. И, увы, я ничего не мог бы с этим поделать, даже если бы захотел. Более того – я пока толком сам не знал, чего именно хочу…
В общем, когда выступление Ренни подошло к своему без сомнения блестящему завершению, я пребывал в расстроенных чувствах, и до меня даже не сразу дошло, что все вскочили со своих мест и аплодируют как безумные. Однако поскольку первый пункт Кодекса Гарри предписывает не выделяться, я тоже поднялся и захлопал в ладоши.
Рита стояла рядом со мной, аплодируя с какой-то маниакальной энергией. Ее щеки разрумянились, а губы расплылись в неестественно широкой улыбке, какой я прежде ни разу у нее не замечал. Радость и возбуждение на ее лице смешивались с благоговейным страхом. Судя по всему, охвативший ее экстаз был вызван тем, что ей посчастливилось заглянуть в волшебный мир неземной красоты. Не сомневаюсь, представление вышло вполне занятным, но Рита отнеслась к нему как-то слишком серьезно. Я вот уже несколько лет проводил с ней каждый вечер на диване за просмотром телевизора, но даже не подозревал, как важен для нее этот иллюзорный мир развлечений и его обитатели. Совершенно не понимаю, как это может зачаровывать человека с трехзначным коэффициентом IQ – впрочем, Рита ведь не знала Ренни и Роберта так хорошо, как я.