Троянский конь - читать онлайн книгу. Автор: Иван Сербин cтр.№ 82

Григорьев проворчал вяло: «Лети, лети, пернатый друг», поскреб плечо и, подтянув трусы, отправился в «евротуалет». Затем обстоятельно принял душ, почистил зубы и причесался. Выйдя в кухню, открыл холодильник, намереваясь позавтракать, и тут же обнаружил на нижней полке бутылку коньяку. Какого черта коньяк делал в холодильнике, а не в баре, Алексей Алексеевич понятия не имел. Пбшло это — коньяк в холодильнике. Коньяк должен быть теплым.

Григорьев произвел инспекцию содержимого холодильного чудо-агрегата и обнаружил колбаску сырокопченую брауншвейгскую, предусмотрительно нарезанную и упакованную в местном супермаркете, маслица брикетик, фрукты в нижнем отделении; лимон на дверце, еще вполне свежий, и даже завернутый в серебряную фольгу кусок шоколадки. Да, шоколадку ела Женя. Она сладкое любит. Исходя из результатов осмотра Алексей Алексеевич сделал мгновенный вывод, что пузатая импортная бутылка попалась ему на глаза явно ко времени.

— Выпить, что ли, коньячку? — громко спросил он самого себя и сам же себе ответил: — Почему бы и нет? Коньяк, говорят, расширяет сосуды.

Не то чтобы Григорьев любил с утра пораньше заложить за воротник, но сегодня решительно нечего было делать. Ну, смотаться к вечеру за копиями к художнику. Всего делов-то. Все остальное он сделал. Словом, накатывал пустой день. Можно гулять, расслабляться. Не сильно, для проформы.

Если все пойдет без срывов, то через четыре дня они с Женей будут в Риме. Подумал, и тоскливо как-то стало. Любое дело, особенно красивое, изящное, тщательно выверенное, — как бенефис, как собственный ребенок. Его любишь, его лелеешь. Когда дело заканчивается, ощущения сродни тому, как если бы этот самый ребенок вырос и смотал удочки из родительского дома. Безотцовщина.

«Ладно, — подумал Алексей Алексеевич, возвращаясь в комнату и доставая из бара пузатый бокальчик. — Дело доделаем, а там можно и на покой. Будут качаться в гамаке на даче, или читать книги, или смотреть фильмы, или путешествовать. Или… Черт их знает, что они будут делать. Придумают по ходу».

Григорьев вернулся в кухню, плеснул в бокальчик коньяку, покачал в ладони, выпил маленькими глотками, положил в рот четвертинку дольки лимона и долго крутил ее на языке, прислушиваясь к собственным ощущениям и глядя в окно.

Коньяк горячей волной прокатился по пищеводу и приятным теплом осел в желудке. А вот во рту вкуса почти не осталось. Алексей Алексеевич налил еще половину рюмки и отправился в комнату. Здесь плюхнулся на диван и включил телевизор.

«О таком времяпрепровождении ты мечтал? — Да, примерно, наверное. — Осточертеет через неделю. Ну, через две».

От коньяка приятно поплыло в голове. Очень приятно. И Григорьев сделал еще глоток. На экране молоденькая дикторша с мрачным лицом зачитывала сводки с полей сражений мирной жизни. Алексей Алексеевич сидел, потягивая коньяк, и почти не слушал ее. Наверное, надо поставить какую-нибудь музыку, кино или мультики, но лень стало выбираться из кресла. Приятно и расслабленно было сидеть так, попивая неторопливо алкоголь и шевеля пальцами ног.

Звонок в дверь прозвучал совершенно неожиданно. Впрочем, звонок всегда звучит неожиданно, когда вы пьете коньяк. Или водку. Или еще что-нибудь крепче кваса. Алексей Алексеевич посмотрел в сторону темного коридора, в глубине которого еще более темным прямоугольником выступила дверь, и крикнул:

— Я занят!!! — Звонок затрезвонил снова, долго и требовательно. — Говорю же, я занят, — проворчал Григорьев, торопливо проглатывая коньяк. Не то чтобы ему было жалко коньяку, просто не слишком приятно, когда тебя застают с утра пораньше с рюмкой в руке. — Иду-у.

Он поставил рюмку в бар, направился к двери, посмотрел в глазок. На площадке стоял Петенька Савинков. Хромой горбун собственной персоной. Косил в глазок слезящимся, красным с недосыпа глазом.

Алексей Алексеевич потянул створку, и в ту же секунду с той стороны навалились, мощно и страшно. Григорьева отбросило в сторону. Он грохнулся о стену, да так и сполз на пол, удивленно глядя, как в квартиру входят трое — как на подбор здоровые, накачанные, жутковато безразличные. И одеты по-разному: тут тебе и плашик, и рубашечка, и пиджачок летний, а поди ты, не отличишь одного от другого. За спинами у троих, заваливаясь на каждом шагу набок, шел Савинков Петя, красноглазый кролик-альбинос.

И понял тут Александр Александрович: что-то случилось. Произошло что-то. И плыть никуда не придется, и даже копии голландцев забрать у художника не получится. Убьют его скорее всего, вот что. Прямо вот здесь, в коридоре, и убьют.

Петенька остановился посреди комнаты, огляделся.

— Хорошо, что ты еще не уехал, Леша, — прокаркал он. — Пришлось бы тебя искать, догонять. Голландцев-то отправил уже? Конечно, отправил. Они небось сейчас к Одессе подлетают. — Савинков подошел ближе, посмотрел на лежащего Григорьева сверху вниз. — Что же ты, Лешенька, не предупредил меня про аукцион? Я тоже себе тур приобрел бы. А то вон как выходит: вся Москва уже гудит, что голландцев выставляют, да за каких-то пару «лимонов» стартовой, а я сижу, понимаешь, дома. Ни ухом, понимаешь, ни рылом.

Григорьев попробовал встать, но один из качков ненавязчиво пнул его в плечо.

— Лежи, чего там, — сказал он без всякого выражения.

Алексей Алексеевич понял, что эти трое вовсе не намерены его пугать. Они пришли по делу и вели себя соответственно. Не давили на горло и не трясли пальцами. И убьют они его так же спокойно, не напрягаясь, если это входит в их планы и профессиональные обязанности.

— Петя! — крикнул Алексей Алексеевич с пола. — Не лез бы ты в это дело.

— Вы чего кричите? — изумился самый разговорчивый из качков. Похоже, главный в компании.

— Слышу плохо, — чуть понизил голос Алексей Алексеевич. — Надуло вчера голову.

— Тогда закройся, — буркнул второй налетчик.

— Что?

— Я говорю: советы в морге подавать будешь, дятел.

— Сам ты дятел! — гаркнул Григорьев. Он понимал: спасение в самообладании. — Иди лайся на улице. В этом доме ругаться не принято.

— Да ладно, — проворчал налетчик.

— Что?

— Учту, говорю.

— А-а. Учти, да. Мне не нравится, когда ругаются.

— Да понял я, понял.

Алексей Алексеевич понимал: возвращать «Данаю» Петя Савинков не желает. Удавится, а не вернет. Жаль, Дима, как и сам Алексей Алексеевич, упустил этот фактор. Нельзя списывать со счетов жадность. Савинков был жадным. Его «просчитали» как знак «минус» в длинном уравнении, забыв, что иногда этот самый знак может изменить конечный ответ.

Алексею Алексеевичу стало обидно. Он, стреляный волк, так промахнулся. Не сообразил, что слухи об аукционе докатятся и до Савинкова, несмотря на его замкнутость. Мир коллекционный махонький, как и любой другой мир. Все всех знают. И копиистов толковых, и друг друга. А уж о подобных полотнах молва катится быстро.