— Босс. По коду охраны номер первый — это Босс.
То есть — отец. Понятненько… Определив, таким образом, положение вещей, я с тех пор больше не предпринимал никаких провокационных действий, справедливо рассудив, что лежать с простреленной ногой в постели гораздо скучнее, чем всё остальное. Тем более что остального оказалось вполне достаточно: все тридцать три прелести цивилизации плюс большой спортивный зал, целиком отданный в моё распоряжение. Хочешь — физкультурой занимайся, хочешь — пьянствуй с утра до вечера, благо Рихо всегда готов был составить мне компанию. На него алкоголь, по-моему, вообще не действовал. Но из активной жизни «номер первый» вычеркнул меня однозначно и бесповоротно.
* * *
Отказавшись от «рюмашки» и с трудом избавившись от Рихо Арвовича, окончательно ошалевшего от безделья, после тренировки я надолго забрался под душ. А потом решил нанести визит Давиду. Странно, но за это время они довольно близко успели сойтись с Дашей и проводили вместе почти целые дни. За Давидом наблюдали двое врачей, входивших в «ограниченный контингент» этого дома, но несмотря на это ему с каждым днём становилось всё хуже и хуже. Сначала я заподозрил неладное, но сам Давид быстро объяснил мне, что травить его сейчас никому не выгодно. Скорее наоборот: пока ещё он нужен живым, договор отца со Стрекаловым был заключён именно на таких условиях. Просто болезнь прогрессировала сама по себе, и ни о каком улучшении здоровья уже не может быть и речи. Эта дорога вела в одну сторону, и дальше могло стать только хуже. Он мало ходил, почти не покидал своей комнаты и подолгу просиживал в кресле у окна, выходившего в зелёный внутренний дворик. При этом Давид продолжал с удовольствием курить свою трубку и никогда не отказывался от порции джина. Без тоника и льда. «В моём положении нет ничего более бессмысленного, чем забота о своём здоровье…» — говорил он.
И Давид, и Даша заметно сторонились меня, и я понимал, почему. Со мной всё было ясно — могучий папа наконец-то отловил своего блудного сына и держит его в золотой клетке, пытаясь решить — что же делать с этаким сокровищем дальше? Их положение было гораздо менее понятным и приятным. Давид пребывал на грани между заложником и смертником, в зависимости от того, как договорятся меж собой ребята с Олимпа, а Даша… О ней я по-прежнему ничего не знал. У меня не было ни малейших сомнений в том, что эта девушка не имеет отношения к российским спецслужбам. Но при этом она крепко держалась в самом центре этого гордиева узла и отчего-то была очень нужна моему отцу… Рихо упорно отказывался говорить на эту тему, Филипп сразу заявил, что подобные проблемы лежат вне его компетенции, а больше и спрашивать-то было не у кого. Кроме самой девушки. Я так и поступил: отловив её в комнате Давида, прямо и недвусмысленно поинтересовался — что всё это значит? А в ответ — тишина… Даша молчала, как крымская партизанка на допросе. Кончилось всё тем, что, заплакав, она убежала в свою комнату и с тех пор всячески меня избегала. Хотя… У меня осталось стойкое впечатление, что против меня лично Даша абсолютно ничего не имеет. Просто именно мне она не могла ничего сказать. В общем — тайна, покрытая мраком. Причём на самом деле все эти секреты наверняка уже не стоили выеденного яйца. Сплошная инерция мышления.
Против обыкновения, сегодня Давид сидел в своей комнате один. Увидав меня, он приветливо улыбнулся и показал рукой на кресло:
— Добрый день, Андре. Как дела, что у вас нового?
— Ничего, мистер Липке, — честно признался я. — Абсолютно ничего нового.
— Странно… — протянул он. — По моим расчётам… Всё уже должно определиться.
— Что именно? — поинтересовался я.
Давид покачал головой:
— Андре, Андре… Неужели вы сами не пытались размышлять на эту тему?
— Чего стоят мои рассуждения, — я скептически улыбнулся. — Предположим, я знаю, что сейчас происходит передел собственности. Мой отец и какая-то высокопоставленная сволочь из ЦРУ пытаются решить, кто из них будет главным в этом муравейнике. Так?
— Не совсем, — снова улыбнулся Давид. — Главным в этом, как вы изволили выразиться, муравейнике, будет месье Дюпре. Это уже понятно. Вопрос в том, какой ценой ему достанется эта роль. Что попросят американцы?
— Я сдаюсь, Давид. Вы самый умный в этом городе, и я вас внимательно слушаю.
— Американцы сдадут ему Кольбиани, а синьорина Бономи станет единственным и главным партнёром месье Дюпре в Италии. Взамен… Моё молчание будет той ценой, которую заплатит ваш отец. Уверяю вас, он это сделает.
— Вас это радует?
— Нет, Андре. По ряду причин меня это просто не волнует. Кстати — ещё есть господин Стрекалов, вы не забыли?
Я уходил от Давида со странным ощущением. Фактически, он сейчас рассказал мне, как именно ему предстоит умереть. Но у меня осталась твёрдая уверенность в том, что на самом деле Давид думает совсем иначе, чего-то недоговаривает, о чём-то умалчивает. Как и все остальные. Какой-то заговор молчания, честное слово. А может быть — он по-прежнему играет со мной в шахматы?
* * *
Но в том, что касалось судьбы Кольбиани, Давид оказался прав на сто пятьдесят процентов. В этом я убедился утром следующего дня. В доме существовала защищённая от прослушивания внутренняя телефонная линия, и звонок Рихо застал меня в ванной. Выругавшись и бросив на мраморную плиту зубную щётку, я наспех прополоскал рот и ринулся к телефону.
— Андре?
Он что, рассчитывал на беседу с Санта-Клаусом? У меня с утра было плохое настроение, и я с удовольствием рявкнул в ответ:
— Нет, мистер Эвер, это приёмная апостола Павла. К какому часу вы будете?
— Понятно, — ответила трубка голосом Рихо Арвовича. — Бросай валять дурака, одевайся и приходи ко мне в кабинет. Ты мечтал прогуляться? Я тебя приглашаю. Сегодня по плану — охота на жирного итальянского барсука. Ты участвуешь? Или я тебя вычёркиваю?
— Бегу, — коротко ответил я и бросил трубку на кровать. Рихо указали цель. Это стоило видеть.
Синьора Эвера я застал в его кабинете, который располагался на «минус втором» этаже. То есть — метрах в пятнадцати ниже уровня моря. Или суши, чёрт его разбёрёт. В общем, под землёй. Рядом находилось просторное помещение, более походившее на офис биржевой фирмы — много столов, компьютеры, постоянные телефонные звонки. Пятеро «мальчиков» умело и деловито распоряжались всем этим подмигивающим и позванивающим хозяйством. Сам шеф сидел в соседней комнате, отделённой от «операционного зала» прозрачной перегородкой, закинув ноги на низкий компьютерный столик и время от времени одним глазом поглядывая на экран стоявшего перед ним монитора.
— Что-то ты долго идёшь, — с укоризной сказал он, когда я вошёл. — Я тебя пригласил разделить со мной радость, а ты еле ногами передвигаешь… Бери кресло, садись.
Плюхнувшись в кресло, я с удивлением уставился на новый элемент интерьера, которого раньше здесь не было: на противоположной от Рихо стене сейчас висел большой деревянный щит, отдалённо напоминавший доску объявлений. Во всяком случае, на нём также присутствовало множество фотографий, пришпиленных цветными кнопками. В несколько фотографий были воткнуты узкие и длинные ножи, идеально подходящие для метания. А ещё с десяток таких «булавок», упакованных в перевязь, лежали на коленях у хозяина кабинета.