Иногда можно услышать, что «народ еще не готов к демократии». Я отвергаю такое мнение как якобы отеческую заботу автократов, не желающих делиться реальной властью, а значит, богатством и ответственностью со своим народом, тех, кто страшится голоса своего народа.
…
Иной раз можно услышать, особенно от эмигрировавших оппозиционных политиков и журналистов, что Соединенные Штаты не «навязывают» демократию в Центральной Азии, потому что предпочитают помогать существующим правительствам за то, чтобы получить доступ к энергоресурсам или доступ к военным объектам. Я уважительно отношусь к этим людям, но твердо отвергаю их заявления.
Реальности дипломатии требуют, чтобы Соединенные Штаты работали с существующими правительствами повсюду в мире. Вы часто видите и слышите в средствах массовой информации, как на встречах с должностными лицами той или иной страны американские должностные лица улыбаются и пожимают им руки. И там, где превалируют контролируемые государством средства массовой информации, подаваемая ими информация предполагает поддержку существующих государственных структур.
То, чего вы не видите и не слышите, – это интенсивные личные беседы за закрытыми дверями после ухода журналистов, когда мы предельно откровенны с руководителями в вопросах необходимости создания демократической практики во благо их граждан и национальных интересов их собственной страны.
Мы даем рекомендации, но не диктуем. Я по собственному опыту могу откровенно сказать вам, что диктат не действует. Демократию никогда нельзя навязать.
Демократия только тогда пускает корни и начинает расти, когда сами люди берут на себя ответственность и говорят: «Это то, чего мы хотим. Это то, что нам требуется. И, чтобы этого достичь, мы будем работать вместе и в мире с нашими справедливо и честно избранными лидерами».
Иногда лидеры не слушают свой народ. Авторитаризм порождает нестабильность; он ее не предотвращает. Недавняя «вторая революция роз» в Грузии произошла именно потому, что правительство отказалось слушать свой народ. Сейчас у Грузии появилась намного лучшая возможность долгосрочной стабильности, чем прежде.
…
В заключение хочу сказать, что я оптимистично настроен в отношении демократии в Украине. Почему? Во-первых, потому что правительство избрало демократический путь. Хотя не все политические партии зарегистрированы и разрешены, существует многопартийная система. Также очень важно, что мирное соглашение, положившее конец войне в Украине, продемонстрировало конкретную решимость поделиться властью, готовность к компромиссу и мирным способам политической конкуренции.
Далее, меня воодушевляет тот факт, что правительство привержено демократической практике децентрализации, то есть сокращения контроля центрального правительства над местными делами. Повсюду в Украине высокообразованные граждане, которых глубоко трогает и заботит судьба народа и страны, работают вместе как в общественном, так и частном секторах, образуя комитеты, объединения и кооперативы по многим, самым разным вопросам, влияющим на их повседневную жизнь. За последние несколько лет количество неправительственных организаций возросло во сто крат, и это свидетельство того, что граждане Украины стремятся брать на себя ответственность. Гражданское участие в управлении является фундаментальным строительным материалом демократии. Гражданское участие способствует беспристрастности и справедливости, существенным для демократии…
От этой речи мне было тошно. Тошно от того, что в слова о демократии, децентрализации, выборах никак не помещаются дети, которых убили на Донбассе. Нет там им места.
Почему тогда я здесь? Нет, у меня не раздвоение сознания. Я не виню этих пацанов, которые всего-то хотят защищать закон в своей стране, что-то сделать с коррупцией. Но вот посла США я виню, он один из тех, кто виновен. Один из тех, кто делает ложь правдой.
Когда я показал нескольким людям в Швеции материалы с хэштегом «savedonbasspeople» – они начали собирать вещи и деньги и отправлять помощь на Донбасс. Это простые шведы, простые люди Запада, которые не в ответе за то, что творит их власть. Но вот посол США не перестанет врать, даже если труп ребенка из Донбасса положить ему под дверь. И я очень надеюсь дожить до того момента, когда рухнет подкопанное со всех сторон гигантское здание из лжи – и каждый получит свое.
В конце концов, я и сам под него копаю…
Ани дэшч, ани сьнег, ани квят, ани джьень,
Незнана даль, не слодких фаль,
заклента пшыстань дае знать,
Забракне те, затенскне джись,
так пусто юж бывало пшез тысёнц миль.
Сто лят нех жые, жые нам, милосьть жые в нас,
Бо она кажэ врацать раз по раз,
Як слоньцэ вёсна як, птаки до свых гнязд,
Последний день в Польше – инструкторы устроили для нас вечеринку. С польской водкой – кстати, по качеству она намного хуже русской, – с польскими и украинскими песнями. Мы сидели за столом, пили и пели «сто лят», польскую застольную песню. Как вдруг:
– Курва мац!
[10]
Застолье, до этого мирное, вскипело моментальной дракой.
– Держи их!
Борис и Скачинский. Черт. Мне этот поляк с самого начала не понравился – прилизанный какой-то.
Украинцы держали Бориса. Я, как куратор, кивнул Скачинскому – мол, отойдем. Мы вышли на улицу… Портовый город жил своей жизнью – туристы, корабли, порт.
– Жалобу подавать будешь? – в упор спросил я Скачинского.
Тот остро глянул на меня:
– А что, интересует?
– Интересует. Ты зачем его быдлом назвал? Я слышал.
Поляк глянул на меня уже с откровенной злобой:
– Русский… Тебе пошто за бандеровцев вступать? Они твоих резали так же, как и нас.
Я улыбнулся:
– Между нами, Артур. Надо уметь прощать. Вы этого не умеете. Потому мы – это мы, вы – это вы.
Я развернулся и пошел обратно в заведение. За спиной раздалось злобное «пся крев!», но я даже не обернулся.
Да пошли вы! Псякревичи долбаные.
– За что ты его?
Мы уже были в гостинице, в холле. Остальные ушли собирать вещи.
– За дело.
– За дело? У полицейского дело подшито в папке, а никаких других дел нет. Понял?
– Так, – невесело сказал Борис. – Я его спросил, как мы отработали сегодня. Он сказал – так, как мы, вы никогда не сможете.
– И всего-то?
– Они нас двести лет за людей не считали. И сейчас не считают.