Вот оно. Только это и есть. У мироздания нет никакой формы. Не существует таких вещей, как время или расстояние, нет законов физики, нет причин и следствий.
Но… если структура, которая является мной, может отличать себя от всех остальных событий, происходящих на этой планете, почему бы структуре, которую мы осмысливаем как «вселенную», не собирать себя воедино, не находить себя тем же способом? Если я могу сложить собственное осмысленное пространство-время из данных, рассеянных настолько, что они вполне бы могли быть частью некоего гигантского облака случайных чисел, почему ты считаешь, что с тобой не происходит то же самое?
На лице «джинна» было написано нечто среднее между тревогой и раздражением.
Пик.
– Пол, какой во всём этом смысл? «Пространство-время – искусственная конструкция; вселенная на самом деле не что иное, как океан несвязанных событий…» Предположения такого рода бессмысленны. Можешь в это верить, если хочешь… Но какая разница?
– «Какая разница»? Мы воспринимаем один и тот же способ организации набора событий – мы в нём живём. Но почему этот способ должен быть уникальным? Нет никаких причин считать, будто найденная нами структура – единственный осмысленный способ упорядочить пыль. С нами должны сосуществовать миллиарды других вселенных, созданных из того же материала, но организованного иначе. Если я способен воспринимать события, разнесённые на тысячи километров и сотни секунд, как соседствующие и одновременные, значит, возможны миры и создания, состоящие из того, что мы считаем точками пространства-времени, разбросанными по всей галактике, по всей вселенной. Мы – одно из решений гигантской космической анаграммы, но смешно было бы считать, что это решение единственное.
Пик. Дарэм фыркнул.
– Космическая анаграмма? А где же все не вошедшие буквы? Если что-то из сказанного тобой правда, и первичный бульон-алфавит действительно неупорядочен, то не кажется ли тебе маловероятным, чтобы мы могли структурировать его целиком?
Пол это обдумал.
– Мы и не структурируем целиком. Вселенная сохраняет случайную природу на квантовом уровне. Макроскопически структура кажется совершенной, микроскопически – распадается в неопределённость. Мы вытеснили остатки неупорядоченности на самый нижний уровень.
Пик.
«Джинн» явно пытался сохранить терпение.
– Пол… проверить всё это никогда не станет возможным. Как можно наблюдать планету, составные части которой рассеяны по вселенной, не говоря уже о том, чтобы вступить в контакт с её гипотетическими обитателями? То, что ты говоришь, может иметь некоторую – чисто математическую – ценность: стоит размолоть вселенную в достаточно тонкую пыль, и, вероятно, её удастся перегруппировать другими способами, столь же осмысленными, как первоначальный. Однако если эти перегруппированные миры недоступны, они – всё равно, что ангелы на острие иглы.
– Как ты можешь так говорить? Ведь я был перегруппирован! Я посетил иной мир!
Пик.
– Если и посетил, это был искусственный мир, созданный, а не открытый.
– Найденный, созданный… Разницы на самом деле нет.
Пик.
– Что ты утверждаешь? Будто твой иной мир каким-то образом влияет на компьютеры, просачивается в них и меняет функционирование модели?
– Конечно, нет! Твоя структура осталась нетронутой. Компьютеры делали ровно то, что от них ожидали. От этого моя перспектива не становится несостоятельной. Перестань думать об объяснениях, причинах и следствиях; существуют только структуры. Рассеянные события, формирующие моё восприятие, обладают внутренней связностью, ни на йоту не менее реальной, чем связность действий компьютеров. И, может быть, она обеспечивается не только компьютерами.
Пик.
– Что ты имеешь в виду?
– Промежутки в первом эксперименте. Что их заполняет? Из чего я состоял, когда процессоры меня не описывали? Вселенная-то велика. Навалом пыли, которая могла быть мной между описаниями. Предостаточно событий – не имеющих никакого отношения к твоим компьютерам, а может быть, и никакого отношения к твоей планете или твоей эпохе, – чтобы соорудить из них десять секунд существования.
Пик.
Теперь «джинн» выглядел серьёзно обеспокоенным.
– Ты – Копия в виртуальной среде, контролируемой компьютерами. Не более и не менее. Эти эксперименты доказывают, что твоё внутреннее ощущение пространства и времени инвариантно. Это именно то, чего мы ожидали, помнишь? Спустись на Землю. Твои состояния вычисляются, твоя память не может не быть такой же, какой была бы без всяких манипуляций. Ты не посещал иные миры, не выстраивал себя из осколков далёких галактик.
Пол рассмеялся.
– Ты глуп прямо-таки… сюрреалистически. Зачем ты меня вообще создал, если не собираешься слушать то, что я говорю? Я увидел истину, брезжащую сквозь… всё: пространство, время, законы физики. Ты не можешь отмести всё это, заявив, что случившееся со мной неизбежно.
Пик.
– Контроль и подопытный по-прежнему идентичны.
– Конечно, идентичны! В этом и суть! Как гравитация и ускорение в общей теории относительности, она целиком основана на том, что их нельзя различить. Это новый принцип эквивалентности, новая симметрия между наблюдателями. Теория относительности избавилась от абсолютных пространства и времени, но пошла недостаточно далеко. Мы должны избавиться от абсолютных причин и следствий!
Пик.
«Джинн» тревожно пробормотал:
– Элизабет говорила, что так будет. Она сказала, это вопрос времени – когда ты утратишь связь с реальностью.
Пол уставился на него, внезапно вернувшись из эмпиреев.
– Элизабет? Ты утверждал, что даже не говорил ей.
Пик.
– А теперь сказал. Я не стал тебе сообщать, потому что решил, что ты не захочешь знать о её реакции.
– И какой она была?
Пик.
– Я всю ночь с ней спорил. Она хотела, чтобы я тебя выключил. Сказала, что у меня… серьёзные нарушения, если додумался до такого.
Пол был уязвлён.
– Да что она знает? Не обращай внимания.
Пик.
Дарэм нахмурился с виноватым видом. Пол это выражение узнал, и его внутренности обратились в лёд.
– Возможно, мне следовало остановить тебя, пока я всё обдумаю. Элизабет поставила кое-какие… важные этические вопросы. Думаю, мне нужно ещё раз с ней всё обсудить.
– Хрена с два! Я здесь не для того, чтобы совать меня в морозилку всякий раз, как у тебя изменится настроение. А если Элизабет хочет, чтобы её слова что-то значили в моей жизни, так она, чёрт побери, вполне может обсудить это со мной.