Складка времени. Сущность и критерии - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Курпатов cтр.№ 38

Впрочем, вернемся к исследованиям Александра Романовича Лурии, но на сей раз уже не на лобных пациентах, а на умственно отсталых детях. Суть этого эксперимента сводилась к следующему: ребенка просили нажимать на ключ, когда в перечне озвучиваемых ему и не связанных друг с другом слов появлялось слово «кошка», параллельно с этим у ребенка замерялись сосудистые реакции – сужение сосудов пальца и расширение сосудов головы, характеризующих включение ориентировочной реакции. Нормальные дети в возрасте от 11 до 15 лет (контрольная группа) демонстрировали отчетливую ориентировочную реакцию в тот момент, когда произносилось указанное слово – «кошка», но также и слова, связанные с ним по значению, например, «котенок», «мышь», «животное», «собака» и т. п., что свидетельствовало о наличии в мозгу здорового ребенка целой системы семантических связей. На слова, которые не были связаны в его мозгу со словом «кошка», например «стекло», «карандаш», «облако» и т. д., а также на созвучные слова – «окошко», «крошка» и т. д. ориентировочной реакции не наблюдалось. Однако подростки (15–17 лет) со слабой формой олигофрении реагировали иначе, демонстрируя признаки ориентировочной реакции и при произнесении слов, близких к слову «кошка» по текстовому значению, и на слова, сходные по звучанию. Наконец, в группе подростков с глубокой формой олигофрении (имбецильность) ситуация и вовсе менялась – да, у них фиксировалась ориентировочная реакция на слово «кошка», но уже не было реакции на слова, близкие по значению (например, «крыса», «собака», «животное»), то есть они не были объединены у них сематическими полями, а сами эти поля были, соответственно, предельно узкими и примитивными. Но и в дополнение ко всему прочему, слова, сходные с сигнальным по звучанию – «крошка», «окошко», «крышка», «кружка» и т. д., – вызывали у детей с серьезными дефектами интеллекта полноценную ориентировочную реакцию. То есть семантические, с позволения сказать, поля таких пациентов не только были узкими и примитивными, но и строились уже не по семантическому принципу (принципу значения, смысла), а по акустическому.

Дальнейшие исследования Александра Романовича и его коллег, проведенные уже на здоровых взрослых испытуемых (куда более изощренные – с использованием дополнительных раздражителей, способов подкрепления и проч.), показали, что наши семантические поля, во-первых, многогранны, то есть крайне сложно организованы и вовсе не напоминают скучную статью из энциклопедического справочника, во-вторых, имеют свое весьма устойчивое «ядро» и подвижную «периферию», а в-третьих, и это здесь самое главное – «что далеко не все выявленные связи в равной степени осознаны и что во многих случаях сосудистые реакции раскрывают потенциальные системы связей более полно, чем это мог бы сознательно сделать сам испытуемый» ^[106].

Иными словами, мы не отдаем себе отчета в сложности своего собственного мышления, когда решаем ту или иную задачу. Нам может казаться, что умозаключение, к которому мы пришли, решая ее, является простым, даже самоочевидным, что, например, нет ничего сложного в том, чтобы так понимать историю Древней Греции или психотерапию, так видеть те или иные экономические, политические, социальные, культурные процессы (подставьте сюда любую сферу, в которой вы настойчиво трудились на протяжении 10 000 часов), что мы «просто сложили два и два». В конце концов, если посмотреть на возможности нашей «рабочей памяти», мы действительно эти «два и два» и складываем, но вопрос в том, какие семантические поля (или системы) за этими «два и два» стоят, в том, насколько была вовлечена наша «Система 2» в проработку – продумывание, промысливание, проделывание – этих полей (или систем), каждого их элемента. Чем объемнее была эта проработка, тем серьезнее и состоятельнее становится наше мышление (замечаем мы это или нет), и наоборот, чем она была более поверхностной, простой, бессистемной, испрошенной у Яндекса, Гугла или Википедии, тем фиктивнее оказывается и само наше мышление, не захватывающее в себя и не «переплавляющее» в себе достаточный объем информации, понимания и опыта.

Иными словами, если природа не обделила нас интеллектуальной функцией как таковой (как обделила она, например, умственно отсталых детей), мы, в принципе, способны к подлинному – глубокому и содержательному – мышлению, используя в качестве его элементов сложноорганизованные, проработанные и продуманные «семантические системы» («концепты», как их понимали Жиль Делез и Феликс Гваттари ^[108]). Но, учитывая тот факт, что мы все-таки имеем в себе дело с мозгом кроманьонца (именно поэтому он, видимо, и нуждается в столь длительной – 10 000 часов – тренировке, чтобы освоиться не с такими уж и сложными, положим руку на сердце, задачами, как умение хорошо играть на скрипке или проводить психотерапевтический сеанс качественно), вероятность того, что наши семантические поля, хоть и будучи разнообразными, в действительности окажутся пустыми и слабыми, куда выше.

Осмысляя теперь все сказанное, трудно не думать, что «Система 1» – это не только один из механизмов работы нашего с вами мозга, но в каком-то смысле сам способ существования окружающей нас информационной среды, где все, что мы хотим знать, уже наличествует «приготовленным» – упрощенным, однозначно определенным, выхолощенным, перелинкованным, превратилось в ту самую «детскую книжку с картинками». Масскультура (в самом широком смысле этого слова) теперь делает за наш мозг всю ту работу, которую, в принципе, он, наверное, должен был бы произвести сам: вместо того чтобы рыться в библиотечных каталогах, четко формулируя свою цель, соотнеся одно с другим, прорабатывая альтернативные варианты и так далее, вместо того, чтобы читать толстенные и нудные книги, копаться в справочниках, консультироваться с профессурой и, наконец, просто считать в столбик и с логарифмической линейкой, мы получаем все и сразу – в «прожеванном» и «переваренном» виде. Мозг не нуждается более в работе на протяжении 10 000 часов, чтобы формально соответствовать должному уровню компетенции. Он и так с помощью подручных средств – «интеллекта», вынесенного наружу (точнее добирающего снаружи – из Сети – все, что ему необходимо для решения оперативных задач), вполне может имитировать полноценное и системное мышление. Да, в этом мышлении могут фигурировать те же самые слова, но только «семантические поля» этих слов, их мощность как «концептов» (© Ж. Делез, Ф. Гваттари) в устах говорящего, несоразмерны решаемым в действительности задачам. Эти фейковые по существу «концепты», эти слова с бедными и полупустыми «семантическими полями» следовало бы называть не «понятиями» (и уж тем более не «концептами»), а фальсифицированными понятиями, или, проще, фальсификатами.