Дело принципа - читать онлайн книгу. Автор: Денис Драгунский cтр.№ 38

– Мы о том, что жизнь в имении – это свобода. А свобода – это и есть счастье. Не подумайте, что я революционер.

– Не подумаю, – сказал папа. – Для людей нашего сословия свобода есть основа нашего существования. Мы – потомки древних свободнорожденных, – добавил он.

– Завидую, – сказал господин Ничего Особенного. – Мой отец выслужил личное дворянство, потом выслужил право передать его старшему сыну. А я третий сын в большой семье небогатого майора инженерных войск. Посему мне приходится заново зарабатывать себе право быть свободным человеком. – Папа открыл рот, чтобы что-нибудь сказать, но тот как раз прибавил: – Я вижу, что вы выше сословных предрассудков.

Папа-то как раз был весь в этих предрассудках, но деваться ему было уже некуда. Да и в самом деле – двадцатый век.

– Да, да, – сказал папа. – Вот, вот. Именно об этом я и веду разговор. Сословные предрассудки, дружище («Ого! – подумала я. – Дружище! Вот они, предрассудки-то и полезли! Дружище говорят тому, кто ниже!»), – это не только глупые устаревшие манеры. Не только утомительные церемонии, не только недостойные просвещенных людей предубеждения. Сословные предрассудки – это, увы, совершенно реальные, тяжёлые вещи. Взять то же имение. Нелепо большая, бессмысленно большая территория. При этом глядите, – он показал еще один лист бумаги, – вот эти земли фактически принадлежат не мне, а моим крестьянам, моим в некотором условном смысле, вы меня поняли. Крестьянам, живущим в этих границах. Но это не более четверти земли. Хотя на самом деле, я подсчитал, всего двадцать один процент. Все остальное принадлежит лично мне. Я пытался предлагать это крестьянам внаем, в бессрочную аренду, да просто в дар. Столько, сколько им надо, пусть берут! Но они не берут. Им не надо. Владелец должен платить налог, и они это прекрасно знают. А деньги за аренду могут оказаться больше выручки за урожай. Вы же знаете, что сейчас делается на хлебном рынке. А на винном рынке? На мясном? Эх! Не съем же я всю эту землю? – сказал папа. – А любоваться цветением лугов и шумом рощ на тысячах десятин земли в двадцатом веке как-то даже странно. Вот эти сословные предрассудки я бы, дружище, с удовольствием с себя стряхнул. На выгодной основе, разумеется.

Мне стало скучно их слушать. Тем более что я примерно поняла, о чем у них разговор. Я прошла по коридору до конца, заглянула в дедушкину комнату, посидела на кожаном диване, вернулась к себе и решила пойти в кофейню «Трианон», съесть мороженое.

Взяла из ящика стола монету, положила в сумочку.

С сумочкой вышла в коридор. Господин Ничего Особенного одевался в передней. Горничная подала ему пальто, кашне и, наконец, тросточку. Я села в кресле рядом, стала шнуровать башмаки. Этот господин попрощался с горничной, молча кивнул мне и вышел. Через две минуты, а может, и того меньше, вышла и я. Вышла из парадной двери, поглядела направо и налево. Улица была совершенно пуста. В кофейне «Трианон» горели лампочки. Было видно, как официант скучает у стойки. Я спустилась со ступенек и почувствовала, как моя правая нога наступила на что-то упругое.

Я отдернула ногу и увидела, что это кошелек.

Это был кошелек. Плоский и твердый.

Мне даже на секунду показалось, что это кусочек черепицы, потому что он был красно-коричневого цвета. Но все-таки чуть мягковатый и упругий. Тут я вообще подумала, что я ступила ногой сами понимаете во что. Тем более что у соседей наверху (жила там парочка довольно противных стариков) была точно такая же парочка французских бульдогов. Почему точно такая же? Помните, я рассказывала, когда мы въезжали в Штефанбург, из окна кареты увидела в соседней коляске вот таких вот противных курносых стариков – старика и старуху. Помните? Так вот, это были точно такие же, но не те, а другие. В Штефанбурге вообще полно таких. Очень много приземистых, курносых и широколицых людей, которые к старости превращаются вот в таких вот бульдожек. Идешь по улице, смотришь, навстречу студент или молодой офицер, или просто непонятно кто, но хорошо одетый, в дорогой меховой накидке, то есть явно молодой человек из богатой семьи. И думаешь, ах, какой красавец! Широкоплечий, голубоглазый, с приятным открытым лицом, а потом как вглядишься в его нос и скулы, тяжелый выпирающий подбородок и широкий рот – и прямо наяву увидишь, как он к пятидесяти годам превращается в настоящего бульдога. Э, нет, думаешь, нам такие кавалеры не нужны.

Папа с дедушкой, я помню, обсуждали новую философию, которая появилась незадолго до моего рождения. Называется расизм. Автор лорд Чемберлен, если я не путаю. Ну, о том, что разные расы ведут себя по-разному – это понятно. Это я и без вашего лорда знаю. Но эта философия пошла дальше. Вроде и среди европейской расы, среди европейских людей, точнее говоря, тоже встречаются разные расы. Нордическая, например, славянская, средиземноморская и что-то там еще. И конечно, этот самый лорд изо всех сил доказывал, что только белая голубоглазая, курносая и скуластая раса на что-то годится. А остальные чепуха. Мусор истории.

– Несправедливо, – возражал дедушка. – А как же древние греки? Как же римляне? Семиты, наконец? Давшие нам заповеди и даже, – тут дедушка крестился, – Спасителя!

Папа возражал, говоря, что, во-первых, не надо считаться прежними заслугами. На это дедушка хихикал и предлагал папе отказаться от дворянства и забыть про рыцаря Далмитца, нашего предка. Папа пропускал это мимо ушей и говорил:

– А во-вторых, существует такая штука, как исторические задачи. Задачей семитов было дать религию, греков – философию, задачей римлян была научить народы закону, праву. Но представь себе, – говорил папа, облокотясь о ручку кресла и подвинувшись вперед к дедушке, который полулежал на диване, – но представь себе, к примеру, великого поэта или учёного. Перед ним преклоняются? Да. Его стихи учат наизусть? Да. Ученого увенчивают лаврами? По его книгам учится молодежь? Да. И куча подобных примеров. Но всех этих высокоодаренных господ император не приглашает в государственный совет. А в какой-нибудь демократической Англии или Франции их не избирают в парламент и не назначают министрами. У всех разные задачи. Так и здесь. Задача нордической расы, – говорил папа как по-писаному, – есть задача государственная. Управлять и руководить, устанавливать законы и следить за их выполнением, расширять границы своих государств, пересекать океаны и основывать колонии. Согласись, что это другое.

У дедушки затуманивались глаза.

Я видела, что ему надоел этот разговор, да и папу на самом деле он не очень интересовал. Они просто обсуждали какую-то модную брошюру или нашумевшую статью, о которой шла речь позавчера на обеде у князя такого-то. Мне казалось, что все это полная ерунда. Мне не нравились эти северные лица, которые красивы только до тридцати пяти лет, а потом превращаются в бульдожек. Не могу же я в самом деле разводиться с мужем, когда ему исполнится тридцать пять, но и жить с бульдожкой тоже не хочу. Тем более что сама я вовсе не такая. Я смотрелась в зеркало, прикладывала линейку к носу и ко лбу, вымеряла расстояние между скулами, между кончиками глаз. Получалось, что у меня какая-то смешанная раса. По вискам, скулам и подбородку славянская, а по носу, бровям и губам – средиземноморская. Славянская от папы, а средиземноморская уж не знаю от кого. Фон Мерзебурги должны были по всем правилам принадлежать к чистой нордической расе. Но это, конечно, только по правилам. А на самом деле они, наверное, постоянно брали в жены итальянок. А может, и вообще неизвестно кого. Женщин из Леванта или Северной Африки. Нет, насчет Северной Африки это я, конечно, чересчур.