Фельдмаршал Манштейн. Военные кампании и суд над ним. 1939—1945 - читать онлайн книгу. Автор: Реджинальд Т. Пэйджет cтр.№ 27

Как только члены суда вернулись на свои места, я тут же заявил, что Королевское предписание неправомерно и суд не является правомочным. Это был первый случай, когда оспорили Королевское предписание, потому что на предыдущих процессах немецкие адвокаты находились под неверным впечатлением, будто положение Королевского предписания о том, что возражения по поводу правомочности суда не могут быть приняты, запрещает им оспаривать и само предписание.

Я рассматривал свое заявление как крайне важное, поскольку – с чем согласилось даже обвинение, – если бы мне удалось добиться для фон Манштейна военного суда, его наверняка оправдали бы. Полный протокол прений приведен в приложении. Мой первый пункт гласил о том, что Манштейн является военнопленным. Германия и Британия пребывали в состоянии войны, и мы находились в зоне английской военной оккупации. Поэтому статус военнопленного – неотъемлемое право фельдмаршала, которое не зависит от свободы выбора той страны, которая содержит его в плену. И пока продолжается состояние войны, содержащая в плену страна не может изменить положение военнопленного. Если бы содержащая в плену страна могла по своей воле изменять статус военнопленного – имеющего по международным законам определенные права – на статус заключенного, лишенного всех прав, то вся защита, предоставляемая военнопленным международным правом, попросту сошла бы на нет.

Военнопленный имеет право на то, чтобы содержащая в плену страна обращалась с ним так же, как и со своими военнослужащими. Это подразумевает право предстать перед таким же судебным органом и по той же юридической процедуре, что и военнослужащие содержащей его в плену страны. Статья 63 Женевской конвенции (имеется в виду конвенция 1929 г., которая являлась документом, регулирующим обращение с военнопленными во Второй мировой войне, предшественница конвенции 1949 г. – Пер.) предусматривает, что «приговоры в отношении военнопленных выносятся теми же судьями и в том же порядке, какие установлены для лиц, принадлежащих к составу армии державы, содержащей пленных». Определенно трудно сыскать более ясную формулировку, однако Верховный суд США большинством голосов постановил, что это право применимо только к преступлениям, совершенным во время пребывания в плену. А поскольку на такое решение можно было ссылаться как на убедительный прецедент, оно было оспорено особым мнением меньшинства, указавшего на противоречия в директивном решении председателя Верховного суда Харлана Фиска Стоуна (в 1941–1946 гг. председатель Верховного суда США. – Пер.). Женевская конвенция касается главным образом не того, что делают военнопленные, а того, что для военнопленных сделано. Не имеет значения, когда было совершено преступление; значимо только то, что процесс проводится во время пребывания в плену, и то, что сделала пленившая страна для военнопленного во время его пребывания в плену. Конвенция предусматривает, что если военнопленный подвергается суду содержащей его в плену страной, то суд должен быть справедливым, и определяет справедливый суд как суд, который рассматривается содержащей его в плену страной в качестве справедливого суда для своих собственных военнослужащих, то есть, в случае нашей армии, это военно-полевой суд.

Возражения обвинения выглядели довольно слабыми. Без особого энтузиазма приводился тот аргумент, что срок освобождения фон Манштейна уже истек и теперь он не является военнопленным. Простым ответом на это было то, что дата освобождения установлена содержащей его в плену страной, которая, в соответствии с международным правом, не может в каком-либо виде совершать действия, ущемляющие права военнопленного. Во всяком случае, обвинение не слишком настаивало на этом аргументе, поскольку не подлежало сомнению, что все – фельдмаршал Кессельринг и многие другие, судившиеся на основе Королевского предписания, – считались военнопленными. Обвинение в основном опиралось на американские прецеденты, причем не могло совершенно ничего возразить на приведенные мной доводы того, почему постановления американского суда явно лишены доказательности в случае английского законодательства. В конце концов обвинение выдвинуло совершенно ошеломляющий аргумент – военные преступления настолько серьезны, что могут быть доказаны при помощи свидетельств, которые оказались бы недостаточными в случае меньшего преступления. Из чего, видимо, должно следовать, что свидетельство, которое могло бы привести к вынесению приговора за убийство, может оказаться недостаточным для обвинения в езде на велосипеде без включенной фары.

Каким бы слабым ни представлялось возражение обвинения, я прекрасно понимал, что для поддержки моего заявления требуется суд с более широкими юридическими полномочиям, ибо поддержать мое заявление – все равно что превратить в пародию все суды, проведенные со времени окончания войны. Такой суд мог бы обнаружить, что на самом деле люди, казненные по приговору военных судов, лишены жизни в нарушение закона. Таким образом, я как бы поставил такой вопрос лично перед каждым членом суда: «Уживается ли с вашей воинской честью отрицание для своего противника правосудия в той форме, которую вы потребовали бы для себя?»

Не знаю, как ответили бы офицеры, члены суда, на этот вопрос перед собственной совестью.

Пока суд рассматривал мое заявление, я подслушал, как несколько репортеров обсуждали его. Их явно впечатлила сила аргументов защиты, и они приняли решение позвонить своим редакторам, дабы выяснить, под каким углом те оценивают происходящее. Когда они все бросились к телефонам, репортер одного известного издания заметил: «Порой мне хочется, чтобы я служил в «Таймс» и должен был передавать только то, что происходит». Газеты освещали процесс фон Манштейна из рук вон плохо. За исключением «Таймс» и «Дейли телеграф», они даже не пытались излагать события, а просто печатали всякие сомнительные истории, в которых факты искажались в угоду «углу зрения» газеты. А поскольку военный трибунал не являлся настоящим судом, их не сдерживал страх быть привлеченными к ответственности за неуважение к суду.

24 августа 1949 г. Артур Коминс Кэрр приступил к изложению версии обвинения. Свою тщательно подготовленную речь, копии которой предварительно раздали прессе, он декламировал в течение 7 часов на протяжении 2 дней.

Трудно подобрать краски, чтобы изобразить все это зрелище. Перед публикой предстала грозная, можно сказать – зловещая фигура прокурора. Его голос звенел то от гнева, то от презрения, то от душевного волнения, руки подчеркивали кульминационные моменты с драматической выразительностью. Сложно встретить такой темперамент в наши дни. Современный стиль предполагает достижение драматического эффекта больше посредством слов, а не жестов. Однако такова была манера речи Коминса Кэрра. Сам он, высокий, слегка сутулый, стоял за трибуной, читая речь тщательно модулированным голосом со слабым ирландским акцентом, придававшим его речи еще больше выразительности. Иногда он сбивался при чтении, но никогда при этом не позволял своему голосу утратить власть над слушателями или перейти на церковное бормотание, легко вгоняющее в дремоту. Внимание всех присутствующих на суде не ослабевало от начала до самого конца.

Коминс Кэрр начал с цитирования фрагмента из приговора Международного Нюрнбергского трибунала: