Некоторые вопросы теории катастроф - читать онлайн книгу. Автор: Мариша Пессл cтр.№ 126

Взревел мотор – пошла реклама автомобиля. Я заметила, что за спиной у меня стоит папа с тяжелой кожаной сумкой на плече, набитой папками и газетами; он собирался в университет. Первый папин семинар – «Урегулирование конфликтов в развивающихся странах» – начинался в девять утра.

– Может, не стоило бы так много смотреть телевизор, – заметил папа.

– А чем заняться, – вяло спросила я.

– Отдыхать. Читать. У меня тут имеется новое издание «De Profundis» ^[406] с комментариями…

– Не хочу читать «De Profundis».

– Действительно. – Папа немного помолчал. – Знаешь, я могу позвонить декану Рэндаллу. Съездили бы куда-нибудь на денек. Например…

– Куда?

– Можно устроить пикник на озерах. Люди их очень хвалят. Здесь неподалеку озера, на них утки живут.

– Утки?

– И гуси. И лодки, знаешь ли.

Папа обошел вокруг дивана и встал передо мной, всем своим видом показывая, что я должна оторвать взгляд от телевизора и посмотреть на него.

А я продолжала смотреть в экран. Глаза болели, тонкий халатик цвета языка лип к ногам.

– У тебя был роман с Ханной Шнайдер? – спросила я.

Папа от потрясения сперва даже заговорить не мог.

– У меня… что?!

Я повторила вопрос.

– Как ты могла такое подумать?

– С Эвой Брюстер было – могло и с Ханной Шнайдер. Может, ты со всей школой крутил романы, только мне не говорил…

– Нет, конечно! – рявкнул папа. Перевел дух и добавил очень тихо: – У меня не было романа с Ханной Шнайдер. Послушай, радость моя, надо бороться с этими… мрачными мыслями. Они до добра не доведут. Скажи, что мне сделать? Можно переехать куда-нибудь. В Калифорнию? Ты всегда мечтала пожить в Калифорнии. Или в другой штат, куда захочешь…

Папа хватался за слова, как утопающий хватается за плавающие вокруг обломки фанеры. Я молчала.

– Ну ладно, – сказал наконец папа. – Мой рабочий телефон у тебя есть. Часам к двум заеду домой, проведаю тебя.

– Не надо меня проведывать.

– Радость моя…

– Что?

– Там для тебя макароны с сыром…

– Знаю, в холодильнике, можно разогреть на обед.

Папа вздохнул. Я глянула незаметно – вид у него был, как будто я ударила его кулаком в лицо, как будто нарисовала у него на лбу слово «СВИНЬЯ», как будто сказала: «Хоть бы ты умер!»

Он сказал:

– Если что, позвонишь?

Я кивнула.

– Хочешь, я на обратном пути прихвачу пару видео в этом, как его…

– «Видео-рай».

– Точно. Какие будут пожелания?

– «Унесенные нахрен ветром».

Папа поцеловал меня в щеку и пошел к двери.

Бывают такие минуты, когда кажется, что твоя кожа вдруг стала тонкой, как слой теста в пахлаве. Отчаянно не хочешь, чтобы кто-то уходил, но не пытаешься удержать – отпускаешь, чтобы испытать одиночество в его чистейшей форме. Как инертный газ в таблице Менделеева.

Щелкнул замок входной двери. Под затихающую вдали мелодию голубого «вольво» меня накрыло мертвенной тоской – так мебель на лето накрывают полотнищем белой ткани.

Я думаю, это был шок – реакция организма на дистресс. Джемма Слоун в своей книге о трудных детях – «Воспитать Голиафа» (1999) – на стр. 95 называет это явление довольно безотрадным термином: «защитные механизмы детской психики». Не знаю, какие уж там были психологические основания, но следующие четыре дня после того, как наших спасли (и отправили по домам, словно поврежденные бандероли, о чем любимый мой Чернобыль сообщил в очередном выпуске «Пятичасовых новостей»), я вела себя точно злобная девяностолетняя вдовица.

Остаток весенних каникул я провела в одиночестве. Папа был занят на работе. Я почти все время молчала, а если и разговаривала, то сама с собой или со своим цветным приятелем – телевизором (Чернобыль радовал несравненно, лучше какого-нибудь читающего наизусть стихи внучка). Папа, словно верный, хотя и плохооплачиваемый сторож, заглядывал время от времени – проверить, не устроила ли я пожар, не забыла ли съесть приготовленный заранее обед и не заснула ли в неудобной позе, которая может привести к искривлению позвоночника или даже к смерти. Словно опытная медсестра, папа сдерживался и не отвечал на мои выпады – а то мало ли, вдруг я совсем съеду с катушек.

Изредка, собравшись с духом, я выходила из дома. Унылый дождь, не прекращавшийся в выходные, уступил место самодовольно-радостному солнышку. Ослепительный свет, пожухлая трава – невыносимо. Я раньше не замечала, с каким бесстыдством солнце терзает землю, ошпаривая листья и раскаляя мостовую. Еще очень противны были дождевые червяки – ошалевшие после ливня, они повылезали из-под земли и поджаривались на асфальте, словно картошка фри.

Я уходила к себе в комнату, задергивала занавески и злилась на весь свет. С утра, как только папа уедет на работу, я вытаскивала из мусорного ведра в кухне последний номер «Стоктон обсервер» – папа его выбрасывал, опасаясь, как бы я не увидела заголовки и не начала заново себя мучить (не знал он, что заботиться о моем душевном покое – гиблое дело; у меня и так давно пропал аппетит, а сон казался нереальным, как яйцо феникса).

К папиному приходу я возвращала газету в мусорное ведро, аккуратно подсунув ее под вчерашние макаронные изделия с томатным соусом (папина коллега Барбара с отделения политологии принесла ему несколько рецептов «утешительной еды»; якобы они в свое время очень помогли морально поддержать отбившегося от рук пасынка по имени Митч, пока он слезал с наркотиков). Весьма кропотливое занятие – будто заворачиваешь таблетку в бумагу и раздавливаешь ложкой, чтобы удобрить землю в цветочном горшке.

«Школа потрясена смертью учительницы», «Погибшая была любима учениками и активно участвовала в общественной жизни», «Подробности гибели местной жительницы не сообщаются» – все это о нас, о ней. В статьях жевали и пережевывали подробности спасательной операции, «потрясение» жителей Стоктона, их «скорбь» и «утрату». Перечисляли имена Джейд, Чарльза, Мильтона, Лу и Найджела, публиковали их скалящиеся фотографии из школьного ежегодника (а мои нет – плата за то, что спаслась раньше других). Цитировали слова Эвы Брюстер: «Мы до сих пор поверить не можем». Также цитировали слова Элис Клайн – она вместе с Ханной работала в приюте для бездомных собак и кошек округа Бернс: «Так грустно… Она была невероятно доброй, веселой. Все наши кошечки и собачки ждут и ждут, когда же она вернется». (Безвременно умершие всегда мгновенно становятся невероятно добрыми и веселыми.)