Реванш русской истории - читать онлайн книгу. Автор: Егор Холмогоров cтр.№ 65

То, что налоговое бремя душит наше предпринимательство, – факт, и с ним надо что-то делать. Но схема «налогового государства», пусть и со сбоями работающая в Европе и Америке, у нас не сработает. У нас нет даже такой традиции, так как от слишком тяжелой подати всегда можно было сбежать в Дикое Поле. Введя прогрессивное налогообложение, мы столкнемся просто с массовой неуплатой, а попытка жесткого сбора приведет лишь к социальному взрыву и бегам взапуски. Кто в этом сомневается – пусть разок прокатится в подмосковной электричке.

Но высвобождения предпринимателей от налогового бремени, чтобы запустить экономический рост, надо добиваться обязательно. Возможно, здесь мог бы пригодиться старый русский опыт временной полной национализации доходов важнейших статей экспортной торговли, который позволил бы облегчить налоговое бремя, не убивая бюджет.

Именно к такому рецепту прибегло правительство царя Алексея Михайловича после Медного бунта 1662 года. Тогда страна, уже десятилетие ведшая войну за воссоединение Украины, оказалась на грани финансового и социального краха, вызванного гиперинфляцией введенной в обращение медной монеты.

Бунт в Москве показал, что нужно срочно восстанавливать серебряное обращение. И тогда русское правительство объявило на несколько лет государственную монополию на торговлю важнейшими экспортными товарами России: поташ, смольчуг, юфть, пеньку, сало и меха. Компенсацией промышленникам и купечеству стали более благоприятные условия торговли другими товарами, протекционистская защита внутреннего рынка.

Уникальная операция оказалась успешной – серебряный рубль был восстановлен, война за Украину сведена с удовлетворительным счетом, а значительная часть взятых правительством обязательств за изъятые товар – выплачена. Я не говорю, что ее нужно повторять буквально, но, как учит нас реальная экономическая теория начиная от Фридриха Листа, нациям скорее следует учиться на примерах успешной собственной экономической политики прошлого, нежели на теориях англосаксов, составляемых ими к своей выгоде.

17 сентября 2015

Затеянный «Фондом Ельцина» сетевой флешмоб памяти 1990-х годов меньше всего, кажется, поспособствовал светлой памяти самого Ельцина. Почти все подчеркивают своё негативное отношение к политическому режиму той эпохи и личности, стоявшей в его главе. С неизбежностью вспоминаются очень неприятные для поклонников Ельцина факты – от расстрела парламента до нетрезвых выходок. Приходят на ум откровения Д.А. Медведева 2012 года: «Вряд ли у кого есть сомнения, кто победил на выборах президента в 1996-м.

Это не был Борис Николаевич Ельцин».

Даже позитивные воспоминания о том, как молоды мы были, ни Ельцина, ни его политических наследников (и тем более – соучастников) ни капли не реабилитируют. Значительная часть нашей молодости была той эпохой просто украдена. Пронизывавшее всё и вся чувство нищеты и небезопасности отравляло самые невинные радости вроде прогулки с девушкой по ночной Москве.

Особенно раздражает циничная болтовня об «испытании свободой», которое якобы наша страна не выдержала. Свобода – это совокупность возможностей что-то сделать, сказать или подумать, а также совокупность ограничений этих возможностей. В девяностые формальных ограничений было меньше, поскольку меньше было возможностей. Главным ограничением были чувство голода и страх за собственную безопасность. Я тогда работал учителем и помню, как на традиционную выпускную прогулку выпускников приходилось выводить едва ли не колонной в затылок с охранением из учителей-мужчин по сторонам, так как иначе можно было «нарваться на гопоту».

Радикальные изменения в ситуации произошли лишь в конце десятилетия. Очень многие, когда говорят о том, что «в 1990-е не всё было так уж плохо», зачастую имеют в виду 1998, 1999 годы. На мой взгляд, зачислять этот период в одну историческую эпоху с классическими девяностыми неверно. 1998–2000 годы были в известном смысле антидевяностыми, недевяностыми – эпохой, которая порывала со многим худшим, что было в предшествующем периоде.

Жить в недевяностые действительно было интересно. Было ощущение своеобразной революции, прорыва, пожалуй, даже реванша. Это был «выпрямительный вздох», как бы сказал Мандельштам. Насколько лично я не готов ассоциировать себя с девяностыми, настолько эти недевяностые были моим временем.

Первые признаки смены эпох появились в начале 1998 года и были связаны с технологической революцией. В Россию провели интернет.

Девяностые были временем малочисленных, локальных, почти безгласных сообществ личных знакомых, между которыми была ледяная пустыня, залитая водкой, криминалом и рекламными роликами из телевизора. Среди немногочисленных «своих» было уютно, люди старались поддерживать друг друга, чтобы как-то выжить вместе. Однако уровни, которые позволили бы человеку подняться над своей локальностью, контролировались ельцинскими медиа, где работал распределенный по различным телеи радиостанциям, газетам и журналам единый «уникальный творческий коллектив», – чрезвычайно сплоченный, агрессивный, не допускающий отступлений от партийной линии.

Появление нового средства коммуникации, которое не контролировалось ни Березовским, ни Гусинским, в котором ничего не значили ни многозначительное мычание Евгения Киселева, ни трескотня Светланы Сорокиной, радикально изменило ситуацию. Начали формироваться сети надлокальных коммуникаций вокруг форумов и гестбуков, а вместе с ними – надлокальные сообщества, где свободно обсуждались политические и мировоззренческие вопросы. Выяснилось, что большинство тех, кто тогда вышел «онлайн», отнюдь не разделяли ценностей диктуемых «ящиком» и газетами: вместо западничества – достаточно жесткий реваншистский антиамериканизм, вместо рыночного либерализма, поделенного на автохтонную клептократию, – реваншизм научно-технической интеллигенции и части выросшего из нее же тогдашнего среднего класса, вместо русофобии – патриотизм вкупе с желанием рассчитаться за унижение в 1996 году в Чечне. Всё это кипело, бурлило, сливаясь в некую общую шедшую по телефонным проводам ярость.

Августовский дефолт поставил ельцинский режим в очень опасную ситуацию. Если бы тогда удалось протащить через Думу правительство Черномырдина, не исключено, что Москва вскоре столкнулась бы с ранней версией «Twitter-революции», только созывали бы на митинги при помощи интернет-форумов. Люди, особенно тот самый разоренный манипуляциями олигархов первый средний класс, были настроены решительно. Вместо этого Ельцину и его группе пришлось признать парламентскую революцию, возведшую в премьеры Примакова. Роль правительства Примакова – Маслюкова в начале экономического роста, в появлении первых проблесков самостоятельной внешней политики вряд ли нуждается в напоминании. Но что забыто в деятельности этих благородных мужей, так это то, что их поддерживал созданный новыми коммуникациями социум, связывавший с ними определенные надежды. Увеличение информационной и социальной мобильности накладывались друг на друга и искали выхода, который в итоге обнаружился в массовых антиамериканских и просербских настроениях весны 1999 года.