Цветы абсолютного зла - читать онлайн книгу. Автор: Анна Данилова cтр.№ 23

Как мог Сергей Иванович не понимать, откуда черпал свои извращенческие идеи Виктор Аш? А какой он устроил шум в классе, когда обнаружил пропажу книги?! К счастью, Ивлентьеву удалось вовремя спрятать ее в надежное место… Потом-то он взял ее домой и прочитал. А когда погибла Оля, он понял, что само по себе присутствие этой книги в его доме – знак, посланный свыше. Эта книга была его спасением. Оставалось только убедить общественность в том, что Аш был всерьез увлечен идеей фашизма и действительно строит под Каменкой какие-то бараки. И как было Ивлентьеву не воспользоваться этим обстоятельством? Он не понимал только одного – почему ни прокуратура, ни власти ничего не предпринимали, чтобы обезвредить этого подонка? Неужели они поверили, что он, по своей инициативе и за свои средства решил построить под Каменкой приют для бездомных животных и даже организовал фонд помощи брошенным животным? Хотя Сергей Иванович и не удивился бы, если бы узнал, что такой фонд действительно существует и учредил его Аш.

Но ему сейчас было не до фонда. Он выборочно перепечатывал на школьном компьютере отрывки, касающиеся освенцимского лагеря, чтобы потом подсунуть Виктору Ашу. Он даже исхитрился под видом слесаря проникнуть к нему в дом и вложить в некоторые его книги и карманы одежды эти листки. Он знал, что после убийства Оли прокуратура все равно заинтересуется личностью Аша, хотя бы потому, что его часто видели в обществе Оли. Вот пусть при обыске и найдут компромат, пусть поверят, что Аш – настоящий фашист, что он опасен. А идею ему подала сама Оля, когда вертела у него перед носом листком с адресом, на обратной стороне которого был текст из этой самой книги… Разве это трудно связать в один, общий, криминальный сюжет? Он вдруг вспомнил ее испуганные глаза и то, что она, дрожа всем телом, говорила ему незадолго до того, как всему случиться.

Сергей Иванович: «Вот пусть тебе твой Аш и покупает квартиру, раз у него так много денег». Оля: «У него есть квартира, но там сейчас живут люди, которые приехали к нему из Москвы… Тоже фашисты. Они что-то планируют. Я не хочу принимать участие во всем этом… Там могут быть жертвы. Никакой он не фашист, а террорист… А потом мне с ним идти в тюрьму? У него крыша едет, а нам всем придется отвечать? Его-то отец выкупит, наймет адвокатов…»

Аш – террорист. Тогда он не придал значения этим словам. И хотя, как человек, поживший на этом свете и много чего повидавший и переживший, Ивлентьев не верил в то, что Аш действительно способен на что-либо серьезное, что для него главное – создать видимость своей значимости и опасности, что это, по сути, игра, и остановиться на достигнутом он уже не мог. Ивлентьев должен был подставить Аша и заставить весь город поверить в то, что Олю убил именно он. За что? За то, что она что-то знала о его тайных связях с московскими фашистскими лидерами… Он убил ее, чтобы она молчала. И слава богу, что перед смертью ее никто не изнасиловал (это он узнал уже от учителей, другими словами, он, Ивлентьев, не наследил, не успел, они же поскандалили!), а то бы тогда ему точно не отвертеться… А так получалось – упала девочка и разбила голову.

Он снова посмотрел на листки бумаги с отрывками из текста книги и понял, что работы у него еще много: их придется подкидывать везде, где только бывал и бывает Виктор Аш. В квартире – есть, теперь – дача… Он найдет способ, как подкинуть туда эти листы…

Ивлентьев открыл холодильник и увидел, что он совершенно пуст. Даже привычной кастрюльки с супом нет. В хлебнице – ни кусочка хлеба. Ни яйца, ни пачки масла или маргарина, ни миски с квашеной капустой… Такое случилось впервые в его жизни. Зато в чашке, как он помнил, была виноградина. Откуда она? Значит ли это, что его жена втайне от него ест виноград?

Из спальни снова послышался звук, меньше всего напоминающий царапанье птичьих лапок по жести подоконника, – словно какой-то хлопок, но мягкий, воздушный. А может, это открылась форточка?

Он пошел на звук. Открыл дверь спальни, да так и замер, онемев. Посреди комнаты стоял большой желтый чемодан, закрытый. (Значит, тот странный звук – звук захлопывающейся крышки чемодана.) Чуть поодаль, перед скромным туалетным столиком сидела на старом пуфе незнакомая ему женщина в светлом норковом пальто и в таком же берете. Женщина сидела спиной к нему, но, услышав, как он вошел, не спеша, крутанулась на пуфе, и он увидел ее лицо. Розовое, немного смущенное, но и счастливое одновременно. Он никогда прежде не видел этой женщины. Холеные пальчики ее лежали поверх гладких, обтянутых светлыми чулками коленей – пальто еще не было застегнуто. Глаза женщины блестели, рот ее, сочный, пухлый, дерзко улыбался ему.

И он вдруг сразу понял, что происходит. Кровь отлила от головы, ему стало дурно, захотелось закричать так, чтобы его крик услышали все, чтобы даже мертвая Оля открыла глаза и с удивлением оглянулась внутри своего последнего, обитого гофрированным батистом пристанища…

Со стороны передней послышался звон ключей, затем раздался звук тяжелых, по-хозяйски неторопливых шагов, и Ивлентьева буквально впихнули в спальню, как мешавшую на пороге комнаты мебель, как сундук или стул, отчего он чуть не рухнул на желтый чемодан.

– Ты готова? – услышал он голос мужчины, который, подойдя к женщине, склонился над ней и приобнял ее. Вот уж его-то Сергей Иванович видел точно впервые.

– Да, Паша, готова. – Женщина поднялась легко, с уже другой, более нежной и благодарной, как показалось Ивлентьеву, улыбкой на лице, обращенной к вошедшему мужчине. Среднего роста, немного ниже Сергея Ивановича, он производил впечатление высокого и сильного человека. Хорошо одет, хорошо пахнет, волосы, посеребренные возрастом, ярко-голубые глаза, такие спокойные, что Ивлентьеву было страшно в них смотреть.

– Готова? – Голос у мужчины оказался низким и одновременно мягким, видимо, именно таким тоном он обращался к этой женщине. – Вот и хорошо…

– Ну что, с богом…

И больше она не сказала ничего. Ни единого слова. Встала. Мужчина взял чемодан, и они вместе покинули квартиру.

Ивлентьев какое-то время постоял посреди спальни, крутя на пальце рваный чулок своей жены (часть того ненужного и бесполезного тряпья, накопленного за годы их совместной жизни и теперь разбросанного на постели и оставленного впопыхах, – видимо, она просто не успела все это выбросить в помойное ведро), после чего, пятясь, вышел из комнаты и вернулся на кухню.

Что ж, теперь он хотя бы знал в лицо человека, покупавшего его жене виноград и, по сути, укравшего ее у мужа. Но неужели это была Наташа? Или же он просто сходит с ума?

На похоронах, помимо тех, кто знал Олю Неустроеву по школе, было много разного люда. Работников прокуратуры Земцова вычислила быстро и усмехнулась, поскольку заметила, как внимательно эти трое разглядывают Патрика. Несколько девчонок открыто плакали, не стыдясь слез и размазывая по лицу косметику. Но больше всех присутствующих интересовал, конечно, Виктор Аш. Свое пальто с чернобуркой он поменял на простое строгое пальто. Шею его обвивало черное бархатное кашне. Высокий, эффектный, бледный, он, не отрываясь, смотрел на лежащую в гробу Олю. Лицо его выражало одно чувство: недоумение. Словно он никак не мог понять, как Оля оказалась именно там, а не стояла, скажем, рядом с ним и не клянчила у него денег. Ему казалось, что он до сих пор слышит ее голос. Она постоянно просила у него денег. Звонила, канючила, рыдала в трубку, обещала сделать все, что угодно, только чтобы раздобыть денег. И он почему-то не злился на нее. Она была слишком красива, чтобы на нее злиться. Ему нравилось в ней все: ее роскошные светлые волосы, глаза цвета жареных кофейных зерен, нежная кожа, особенно ее яркий, натуральный, во всю щеку румянец, который не зависел ни от чего – ни от степени ее смущения (смутить ее было сложно), ни от количества выпитого, ни от холода, ни от жары. Румянец был ее украшением, ее щеки хотелось целовать. Он понимал, что такая красивая девочка не должна была появиться у таких мерзких родителей, а потому даже подыскивал ей квартиру, но вечно находились более важные, на его взгляд, дела, и все отодвигалось на неопределенное время. Взамен решения этой проблемы он пытался ее приодеть, накормить в ресторане, наобещать ей золотые горы и вообще внушить ей мысль, что жизнь ее еще только начинается; а то, что он задумал, рано или поздно поддержат многие, потому что к нему из Москвы все чаще стали приезжать люди, заинтересованные в том, чтобы дать развитие движению, точное название которого он и сам толком не мог бы сказать. И здесь он хотя бы сам себе не лгал. Какие они фашисты? Так, одни разговоры, никакого идейного стержня, да и какой из него, из Виктора Аша, лидер? Он и сам знал, что внутри слабый, что все его замашки стать лидером – показуха, и страдал от этого. Скинхеды? Он смутно представлял себе, что это за ребята, но все же, чтобы придать уверенности себе самому, набрал каких-то случайных подростков, которые за деньги перебили табор, устроили беспорядки на кладбище… Он много раз уже жалел, что ввязался в эту дурацкую политическую игру, грозившую перерасти в крупные неприятности сначала с отцом, а потом и с властью, но бараки-то построены, подведен фундамент под печь… Что делать дальше со всем этим, он не знал. Его в последнее время начинало тошнить от одних только мыслей, касающихся его возможного участия в каких-то серьезных, настоящих мероприятиях, куда его приглашали его новые знакомые из Москвы. А потому незадолго до смерти Оли, на которой он отрабатывал свои речи и которую явно запугал своими бредовыми идеями по поводу очистки города от мусора, коим он считал бомжей, старых и отвратительных вокзальных проституток, пьяниц, единственным его искренним желанием было покончить со всем этим, спрятаться на даче с кем-нибудь, кто по-настоящему понимал его, и затаиться, прийти немного в себя. Отец, который постоянно звал его в свой бизнес, услышав такое пожелание своего проблемного сыночка, только обрадовался этому, дал ему денег и отправил за город.