Воровская трилогия - читать онлайн книгу. Автор: Заур Зугумов cтр.№ 34

К сожалению, сколько помню себя, всегда и везде меня считали лучшим из карманников. Хоть это высказывание звучит не очень-то скромно и, наверно, режет слух любому честному человеку, но было именно так. Я не знаю, откуда взялись у меня такие способности, может, от кого-то из прошлой жизни, но вот откуда пошло мое прозвище, помню хорошо.

Воровали карманники в основном бригадами. То есть собирался коллектив с почти равными способностями в своем ремесле. Основой бригады был втыкала, человек, который умеет лучше других членов данного сообщества извлекать содержимое карманов, сумочек и прочих тайных мест, куда люди обычно прячут деньги, золото и другие ценности. Остальные исполняют функции ставщика, человека, который старается любыми путями подвести объект, чтобы тому, кто втыкает, легче было извлекать содержимое карманов. Далее идет тот, кто на отводе, он старается отвлечь как потерпевшего, так и любого другого, кто слишком любопытен. Ну и, наконец, тот, кто на пропуле, ему втыкалы тихонько передают украденное, чтобы он мог незаметно уйти с ним либо просто отойти в сторону. Все понимают друг друга по взглядам, разговаривают глазами, в «работе» все равны, так же как и в жизни. Единственная и не особо значительная привилегия предоставляется тому, кто водит бригаду, – обычно это человек старше всех по возрасту, опытнее других.

Нас было пятеро, самым младшим был я, все же остальные были самое малое на 15 лет старше меня. Самым старым был Чуст – он и водил бригаду. Это был типичный представитель рода иудеев – чуть выше среднего роста, тонкий, но крепкий, черная борода и усы тщательно пострижены. На широком волевом лице с несколько выдающими скулами лежал отпечаток многих страданий, однако глаза под припухшими веками плутовски поблескивали. Но главной особенностью этого человека были его руки, точнее, ладони рук, они были вывернуты почти наоборот, он таким и родился. И вот этими руками он умудрялся вытворять невероятные чудеса – никогда в жизни я не встречал человека, который мог бы сделать что-либо подобное. Это был, пожалуй, своего рода иллюзионист, равных которому я не знал, да и по сей день не знаю, хоть давно порвал со своим воровским прошлым. Как-то раз, еще до того как мы стали вместе красть, он сказал мне: «Ты не по годам способен, Заур, и во многом превосходишь остальных, и я знаю, что говорю тебе это не первый. Но запомни, лишь тогда ты станешь профессионалом, когда сможешь делать то, что своими руками делаю я». Надо учитывать, что воровство считалось одним из доходных «ремесел» того времени, а любой из моих сверстников-«коллег» пытался превзойти другого во всем, что касалось мастерства ловкой добычи денег. И на тот момент, о котором пишу сейчас, мало того что я демонстрировал старым ширмачам свои недюжинные способности, я еще кое в чем умудрился превзойти даже своего учителя. Но для того чтобы тебя считали профессионалом своего дела, этого все же было мало. Нужно было еще и хорошо работать письмом, то есть уметь работать мойкой-лезвием, а это действительно было целое искусство, которое требовало постоянных тренировок. Для того чтобы научить красиво, а главное – незаметно украсть, вешали на чучело колокольчики, чтобы по звону определять нерадивость ученика. Для меня это был уже пройденный этап. Достаточно представить себе несколько такого рода картин, чтобы определить сложность, ловкость и почти ювелирное мастерство работы письмом. Женщины в то время прятали деньги в основном в чулки, затем резинкой их перетягивали, либо в лифчик, это считалось кладовыми за семью печатями. И вот в автобусе или в толпе нужно было так тихо вырезать деньги, чтобы ненароком не задеть тело и чтобы потерпевшая не почувствовала даже малейшего прикосновения, ибо эти места, с позволения сказать, одни из самых интимных у женщин и очень чувствительных. Про мужчин я не говорю. Им вырезали карманы рубашек, брюк, галифе, для ширмачей-писак фантазии не было предела, лишь бы красиво утащить деньги. Думаю, читатель согласится, что умение так ловко орудовать как пальцами рук, так и лезвием дано не каждому, и даже тем, кто обладал этим талантом, все же следовало постоянно учиться, так как каждый раз приходилось совершенствовать свое ремесло. Люди старались прятать свои деньги подальше от воров, а милиция решила ужесточить закон по отношению именно к писакам. За использование лезвия статья 144 уже трактовалась как применение технических средств, давали сразу 4-ю часть, и срок мог быть от 4 до 10 лет. Но и мы не дремали, решив полностью исключить лезвие из своего арсенала, а заменили его монетой. Брали двадцатикопеечную монету, оттачивали полукругом до толщины лезвия и смешивали с остальной мелочью, бросая ее в карман. Работать письмом с лезвием было само по себе сложно, ну а с монетой было еще сложнее и требовало дополнительных навыков. Но зато того, кто владел этим мастерством, уважали и чтили в любой воровской среде, уже не говоря о том, как его почитали «коллеги», – это был профессионал. Далеко за пределами своей вотчины воры знали друг друга, а особенно карманники, потому что, как только начиналась весна, они уезжали на «гастроли» и почти до самой осени странствовали по стране, общаясь друг с другом, узнавая что-то новое и полезное для себя. По приезде в какой-нибудь город, прежде чем идти воровать, они ехали на «малину», чтобы повидать людей, пообщаться, да урок в курс дела поставить, что прибыла бригада ширмачей. Такие «малины» были в каждом городе. В Махачкале, как я писал ранее, это была Биржа, в Нальчике – Колонка, в Грозном – Шидовка, в Пятигорске – Горпост, в Орджоникидзе – Малаканка, в Баку – Кубинка, в Ростове – Вагонка, в Одессе – Молдаванка. В общем, в каждом городе были свои излюбленные места, где собирались и коротали время представители преступного мира.

На этот раз мы прибыли в Пятигорск. Был конец весны, а значит, пора гастролей ширмачей, ведь на Кавказе весна приходит раньше, чем в других регионах страны. А значит, и «работали» ширмачи до лета в этом теплом регионе. В Пятигорске я был впервые. Для нас Пятигорск считался одним из самых богатых городов Союза – в том плане, что приезжали сюда одни толстосумы на отдых, да и жители жили не на зарплату, это были в основном армяне, евреи, ну и, конечно, русские. Долго мы здесь оставаться не могли, ибо в таких денежных метрополиях существовала своего рода очередность. То есть без залетных бригад ни один из таких городов не оставался. Так что, не успев прибыть, мы сразу наведались куда надо и, кого надо увидев, поехали на хазу, где обычно и останавливались залетные ширмачи. Попали мы как с корабля на бал. У одного из крадунов был день рождения. И вот, изрядно повеселившись и немного охмелев, вся братва, которая была в этот день здесь, расположилась полукругом во дворе под цветущими фруктовыми деревьями, от которых исходил такой дивный аромат, что его трудно забыть даже по прошествии почти сорока лет. После обильного застолья, когда оставались одни крадуны, по воровской традиции полагалось всегда перейти к рассказам о новостях, которые происходили в преступном мире последнее время. Здесь обычно были люди почти из всех регионов страны, так что услышать их рассказы было все равно как узнать что-то новое. Ну и, конечно, не обходилось без ставшего уже почти традиционным спора, где лучшие карманники в стране. Кто лучший на то время, когда происходил спор? Если определить сразу лучшего не могли, спор этот всегда можно было разрешить наглядным образом, на следующий день. Благо рефери были все профессионалами, если не сказать больше. Но даже если они признавали чье-либо превосходство, это не давало его обладателю никаких привилегий, кроме, пожалуй, одной, самой, на мой взгляд, важной. О нем, а точнее, о его способностях знали уже далеко за пределами его вотчины, а это, с воровской точки зрения, было очень серьезно, учитывая воровские критерии. В спорах такого рода участвовали урки и те из карманников, кто был постарше, молодежь обычно только слушала. Почти одновременно с нами в Пятигорск из Питера прибыла бригада ширмачей, которую водил Леня Дипломат, все они находились здесь на дне рождения. Я был непьющий и поэтому, изрядно захмелев, сидел почти полулежа, облокотившись о ствол дерева, положив голову на плечо Гундоса (это был младший брат Чуста, но до старшего ему, конечно, было далеко), и немного дремал. Своим чередом шло застолье с тостами и разговорами, но я ничего не слышал, мне хотелось, чтобы меня никто не трогал, чтобы никто не видел, что я пьян и не в состоянии поддерживать разговор. Но, как обычно довольно часто бывает, чего мы очень не желаем, то и происходит. Как я уже сказал, я дремал, покоясь под каким-то душистым деревом, когда неожиданно почувствовал толчок. Это Гундос тормошил меня. Сквозь какую-то пелену я услышал слова Чуста: «Ну как, братишка, согласен?» – «Да», – машинально ответил я, как будто внимательно слушал, а вопрос меня нисколько не удивил. Я постарался вникнуть в суть разговора, но мне это не удавалось. Хочу заметить, что бахвальство, от кого бы оно ни исходило, в таких кругах исключалось, ибо в базаре всегда принимали участие урки, и это налагало свой отпечаток. И поэтому лаконичный и скромный ответ молодого ширмача приняли как приятную воровскую неожиданность. Когда же я пришел в себя, Чуст объяснил мне, в чем заключался спор. Хочу также заметить, что Чуст был очень знаменит в воровских кругах, способности его были незаурядны, да и прошел он некоторые лагерные этапы своей жизни достойно, всюду, где был, он постоянно общался с урками, никогда ничего лишнего не делал и не говорил. Так что сказанное что-либо таким человеком воспринималось на полном серьезе, тем более что дело касалось той части нашей жизни, с которой он был знаком намного лучше, чем некоторые из присутствующих. А должен был я ни много ни мало на следующий день показать свое мастерство и тем самым удивить и бригаду урок, и не просто удивить, а чтобы и они признали мои способности незаурядными. Надо ли говорить, что я ни на секунду не сомкнул глаз в эту ночь. Задача передо мной стояла не просто трудная. Под утро, проснувшись и видя, что я не сомкнул даже глаз, Сема сказал мне: «Если бы я хоть на секунду сомневался в твоих способностях, я никогда не затеял этот спор. Да ты и сам знаешь себя. Так что вперед, Заур, либо ты будешь сегодня на олимпе воровской славы, либо о тебе вообще никто не будет знать или будут знать как о болтуне. Сегодня ты поймешь, что для достижения намеченной цели одного упорства, силы воли мало, нужно иногда и рисковать». Сказав все это, Сема (а так звали Чуста) пошел ставить чайник и умываться, а я еще долго кубатурил его слова, но уже на душе было чуть полегче. Многие урки, с кем я был уже знаком, знали, как я прошел малолетку, с какими урками виделся и знался, иначе бы они меня и близко не подпустили. Я отмечал в предыдущих главах, как было строго в воровской среде, после всех этих сучьих войн и последствий после них. Урки уважали меня как молодого крадуна, а это в моем возрасте было совсем немало, так как уважение нужно заслужить, а тем более в такой среде, как воровская. И вдруг из-за пары слов, сказанных спьяну, я мог разом лишиться уважения и тех немногих привилегий со стороны урок, на которые давало право мое маленькое, но достойное прошлое. Так что оснований для переживаний и бессонной ночи у меня было больше чем достаточно. Не знаю, как сейчас, но в то время, о котором я пишу, в Пятигорске в воскресный день все дороги вели к «Людмиле», на базар. С раннего утра и где-то до обеда забитые до предела трамваи, автобусы и частный транспорт устремлялись на базар, чтобы приблизительно в такой же последовательности возвратиться с покупками после обеда. В общем, до вечера движение было подобно движению в муравейнике.