– Искали синюю толстовку с красной птицей?
Да. Да! А вы как думали? Боже мой, неужели вы не понимаете, что это ключ к поимке этого чудовища?
– Вы, похоже, очень расстроены.
Том немного успокоился и попросил прощения за свою вспышку.
– Вы обнаружили что-нибудь, способное навести нас на след? – Ответ на этот вопрос я уже знал от Шарлотты.
Вы хоть представляете, сколько в мире синих толстовок? Что же до красной птицы, то это вообще может быть что угодно. Дубонос. Крылья военно-воздушных сил. Ястреб…
– Но в Фейрвью вы ничего так и не нашли? – Я перебил его, как только услышал слово «ястреб». – Ни спортивных команд, ни клубов… В нашем городе ничего такого нет?
Ничего. И ни одной фотографии человека в такой толстовке. Просмотрел все снимки на сайте школы, пробежал глазами публикации в «Еженедельном рекламодателе»… Но сотни и сотни прошли мимо меня. Почему этим не занимается полиция? Для одного человека, у которого работа, дети да еще и Шарлотта, это слишком… Слишком!
Слезы во время этого сеанса брызнули рано, и я сделал то, что делаю всегда. Дал ему выплакаться. Том откинулся на подушки, сжал колени и закрыл руками лицо. Плакать ему было стыдно. Да-да, это, опять же, восходит к его родителям. Они даже не предполагали, что их дети имеют право на чувства. В том числе и на слезы. Книги, содержащие в себе подобные семейные советы, увидели свет лишь в 1980-х годах.
– Том… а что будет, если этого мужчину не найдут?
Слово «мужчина» я использовал в разговорах со всеми с того самого момента, как застал жену прижимавшей к груди толстовку Джейсона. Именно «мужчина», а не «мальчишка», не «юноша» и даже не «парень». Термин «мужчина» рисует в воображении человека постарше, чем мой сын.
Том покачал головой.
Этого не может быть. Просто не может – и все.
– Ну хорошо.
Я протянул ему бумажные салфетки.
Я читал о том, как восстанавливаются после изнасилования – со слов не докторов, а жертв. Без обид – я отнюдь не пытаюсь умалить того, что вы для нас сделали. Но голос моей дочери украли эти недоделанные лекарства. Она не может сказать, что ей нужно, чтобы почувствовать себя лучше, поэтому я попытался разобраться сам.
– Отлично. Учиться всегда полезно.
Что им приходится пережить… ощущение, что нападающий сильнее тебя… а потом… Я до сих пор не могу произнести этого вслух…
– Проникновение. В человека проникают вопреки его воле.
Да. Это остается с ними надолго. Некоторые жертвы чувствуют себя так, будто у них отняли человеческое достоинство. Именно это пришло мне в голову, когда вы рассказали нам о том сеансе. О вернувшемся воспоминании. Как она ощущала себя животным, как он ее оседлал и как ломал ее, будто скотину.
Том больше не плакал. Не потому, что больше не чувствовал в душе отчаяния. Просто у него больше не было слез.
Дело вот в чем. Я забыл все, о чем мы с вами говорили. Перестал слушать Шарлотту и выбросил из головы все ее слова. Я не рассматриваю правосудие как волшебное снадобье, которое излечит Дженни, но все эти женщины, или почти все, в один голос говорят, что выздоровеют после того, как их насильник понесет наказание. Некоторые из них исповедуют принцип «око за око, зуб за зуб» – понимаете, им важно знать, что эту мразь в тюрьме тысячу раз оттрахают так, как он оттрахал их, и что он при этом будет испытывать точно те же чувства. Впрочем, они выражаются иначе, так что прошу прощения за терминологию.
– Все в порядке. Скажите, а чего вы хотите таким образом добиться, Том? Ведь вопрос именно в этом.
Я не хочу сказать, что они почувствуют себя лучше, зная, что насильника тоже будут насиловать в тюрьме. Но он потеряет свои права, свободу и человеческое достоинство. А когда выйдет, всегда будет носить на себе клеймо за совершенное преступление. Его жизнь уже никогда не будет прежней. Их – тоже. Они обречены пребывать в некоем подобии тюрьмы. Вот что они говорят. Что в собственной голове чувствуют себя будто в камере. Думаю, вы и сами часто слышите это от своих пациентов.
– Да, слышу.
Думаю, мне было необходимо узнать об этом самостоятельно от жертв. Многие из них говорят, что мир слышит их, узнавая о происходящем. Слышит и верит, потому что в момент, когда все случилось, их голос был бессилен. Их волю нарушили, и когда насильник отправляется в тюрьму, к ним будто возвращается сила. Вероятно, одним это помогает больше, другим меньше. Но ни одна из этих женщин еще не сказала, что осуждение виновного не оказало на нее благотворного влияния. Так что я согласен, у вас есть возможность помочь Дженни вернуть память, чтобы она смогла…
– Связать свои эмоции с истинными фактами.
Да, чтобы она стала работать со своими воспоминаниями и разложила их по нужным ячейкам. Сейчас она уже не хочет умереть. И никогда не захочет в будущем. Такое больше не может случиться. Никогда.
– Надеюсь, Том, что так оно и есть. Как по-вашему, ей стало лучше?
Не знаю. Иногда мне кажется, что да. По-моему, она чувствует себя лучше, когда возвращается домой после занятий вашей группы. Я был неправ, когда возражал против ее участия и опасался, что она будет ощущать себя неуютно в компании всех этих людей.
– А теперь?
Теперь я понимаю – ей нужно, чтобы кто-то выслушал ее историю. Примерно то же, как мне нужно было прочесть о них в книгах. Понимаете, она будто вновь ожила, и в ее глазах я снова вижу искру жизни.
Я тщательно скрывал охватившее меня волнение. Транквилизатор мне в этом помогал. У меня не было времени рассказать вам об искре в глазах Дженни. И о том, что искра эта была непосредственно связана с женатым «морским котиком».
Это вы можете сделать для нее. А как быть со мной? Я ее отец. Мне нужно что-то делать. Но все, что я могу, это помочь найти насильника и наказать его. Даже если это принесет лишь малую толику покоя, облегчения, успокоения, называйте как угодно. По крайней мере, это сделает не кто-то, а я.
– Вы думали о нашем предыдущем разговоре? О том, что вы не заслуживаете дочери? О чувстве вины?
Уж конечно! Такое разве забудешь? Не знаю. Меня и правда гложет чувство вины за то, что я не смог ее защитить. В остальном же… если вспомнить ваши слова, что мир меня наказывает… По большому счету, я чувствую себя бессильным.
– Вы не могли бы объяснить поподробнее?
Том закатил глаза, и на лице его отразилось отчаяние.
Не знаю. Минувшей ночью Шарлотта решила заняться со мной любовью. По какой-то неизвестной мне причине. Я чувствовал себя так, будто ко мне это не имело ни малейшего отношения. А потом та секретарша в салоне по продажам «Ягуаров» на 26-й автомагистрали…
– Знаю я этот салон.