Наперsники синея - читать онлайн книгу. Автор: Макс Фрай cтр.№ 27

Вот эту недоказуемую зыбкость можно (теоретически невозможно, а на практике довольно легко получается) вытащить в плоскость фотоснимка и сделать более-менее безусловным (со скидкой на проблемы восприятия зрителя) очевидным.

Все остальное, будем честны, не парит меня вообще.

Оно меня и вне фотографии не очень-то парит (ну, пока на ногу не наступит).

В кино про Штирлица, помню, продвигалась идея, что в экстремальной ситуации шпион может выдать себя, перейдя на родной язык. Там радистка Кэт заговорила по-русски при родах, отягощенных контузией, и от этого случился всяческий бытовой ужас, переходящий в сценарный восторг.

Только что кошка погналась за какой-то неведомой летающей херней и на скаку опрокинула цветочный горшок прямо на клавиатуру, при помощи которой инопланетный шпион в моем лице как раз пытался создать очередное произведение буквенного искусства с тайной целью зомбировать землян и сделать из них наконец людей.

В этой, вне сомнения, экстремальной ситуации инопланетный шпион в моем лице выдал себя, воскликнув: «Ттуыда гыгыкап бавапп!»

Если кто-нибудь любезно пояснит мне, что это за язык и с какой я планеты, моя благодарность будет неописуема, потому что я хочу домой. Гораздо больше, чем зомбировать землян! Пусть сами зомбируются, чай не маленькие, не пропадут.

У меня есть верхняя одежда – что-то среднее между очень тонкой дубленкой и очень теплым пиджаком. На рыбьем, как говорил мой папа, меху. И с накладными карманами. Функция у них скорее декоративная, но маленький телефон туда как раз помещается, поэтому я обычно кладу его в карман. Очень удобно: слышно, как звякает, всегда можно быстро достать, и не выпадет, потому что карманы застегиваются на пуговицы.

Вернее, застегивались. История как раз об этом.

Был субботний вечер, начало декабря, лапсердак (как назвал бы его папа, если бы увидел) был на мне, я – в центре города, телефон в кармане, карман застегнут на пуговицу. И вот телефон звякает, пришло смс. Расстегиваю пуговицу, а она с трудом проходит в петлю, поэтому расстегивание требует усилия, я спешу и нажимаю слишком сильно, так что на пальце остается след от пуговицы, глубокая красная борозда. Беру телефон, читаю смс, понимаю, что дело не срочное, прячу телефон в карман, пытаюсь застегнуть его на пуговицу, а пуговицы-то и нет. Что само по себе досадно, но неудивительно: всякая пуговица может оторваться. Удивительно другое: петли тоже больше нет. И на левом кармане нет ни пуговицы, ни петли, ни их следов. Исчезли, как не бывало.

Ну, то есть, судя по виду карманов, ни пуговиц, ни петель там не было вообще никогда. А след от пуговицы, не желавшей протискиваться в петлю, на моем пальце все еще есть. И ум, обычно в таких случаях успокоительно бормочущий: «И не было ничего никогда, мало ли что тебе кажется, ты рассеянный человек и живешь как во сне», – спотыкается об этот дурацкий палец, мечется, пытаясь сочинить ситуацию, которая могла оставить след, не находит и соглашается: ладно, договорились, пусть так, твоя взяла.

И вот мы стоим в самом центре изменчивого пластичного мира – я, лапсердак с карманами, телефон, палец и ум. И в этот момент мы все очень хорошо знаем, что подобные штуки происходят постоянно, иногда по несколько раз в день, просто вещественных доказательств не остается. А тут след на пальце, который просуществовал еще несколько минут в новой удивительной реальности, отличающейся от прежней отсутствием пуговиц на моих карманах и больше, кажется, ничем.

В общем, я уже давно знаю, как все у нас устроено, но теперь у меня есть улика. И четверть часа, чтобы эту историю записать – специально для тех, кто тоже замечает все эти нелепые скачки из одной реальности в другую, но думает, что мерещится. Чуваки, оно не мерещится ни фига. Не показалось. Мы не рассеянные. Никто не сходит ни с какого ума. Просто оно – вот так.

(А почему происходит так, и какой от всех этих скачков толк, я пока не знаю. Когда узнаю, скажу.)

Вчера в мою комнату, окна которой были гостеприимно распахнуты всем балтийским ветрам, вместо балтийских ветров влетели все комары Куршской косы. Я почти не преувеличиваю, примерно четверть потолка, как раз над настольной лампой, была черна и шевелилась, вокруг лампы парил комариный шар, отдельные нонконформисты гордо летали в стороне от толпы и победительно звенели.

Войти в спальню с балкона, где только что прошло примерно два примерно счастливых часа примерно твоей примерно жизни, с кофе, сигаретой и полной головой возвышенной херни вместо мыслей, и обнаружить все вот это вот – не то чтобы врагу не пожелаешь. Но, скажем так, не всякому врагу.

А с собой-то я и вовсе в состоянии вечного перемирия.

Я в общем знаю, что надо делать в подобных случаях. Брать самое большое полотенце, мочить его (для тяжести) и херачить по комарам, пока они не закончатся. Не то чтобы это совпадало с моими планами. Совсем нет! Я не люблю убивать на ночь. Ленюсь.

Трепаться, как известно, гораздо легче, чем работать. Поэтому пришлось встать перед комарами в величественную позу (величественная поза отлично сочетается с пижамой в полоску) и задвинуть речь: «Уважаемые комары, давайте договоримся. Я сейчас никого не убью, а просто лягу спать. А вы за это сделаете вид, будто вас тут нет. Чтобы ни одна сволочь не вздумала меня укусить! И чтобы никто не жужжал, ясно вам? Разбудите – всем пиздец».

Договориться с комарами оказалось гораздо проще, чем обычно с людьми. Комары сразу все поняли, оценили мое предложение и согласились. И честно держали слово до утра. Ни одного укуса. Ни единого звука (впрочем, может и жужжал кто, не знаю, я крепко сплю; но заснуть мне дали в полной тишине). Поутру в комнате никого не было. В смысле никого, кроме меня. Ни единого комара.

Риторический вопрос: почему всякая херня получается у меня легко и просто, а все остальное – с надрывом, достойным малого пробного апокалипсиса?

Практический вопрос: не следует ли мне подать заявку на причисление к лику святых? Комарам вообще кто-нибудь до меня пробовал проповедовать? Я, как выяснилось, могу курировать эту тему.

…Лирический вопрос: возможно, святыми были именно комары? Может быть, Неринга – это вообще такой комариный рай, куда попадают самые безгрешные насекомые, которые и при жизни-то кусали только одного человека каждый и только после благословления батюшки (пастора, ксендза)? А я, дубина, на святых с мокрым полотенцем. Правда, только в помыслах, но все равно нехорошо.

Как же все сложно!

смутно подозревая, что в сложное помещается больше бессмертия. А чувство конкуренции у простого очень сильно. «Оно щас все сожрет и мне ничего не останется!» – панически вопит простое. В этот момент оно натурально готово убить. Ну и убивает, когда есть возможность.