О людях и ангелах (сборник) - читать онлайн книгу. Автор: Павел Крусанов cтр.№ 41

Михаил приехал в день дядиных похорон. Я не смогла встретиться с ним прежде и увидела его уже на кладбище, куда пришла для того, чтобы лично проводить Петра к могильным червям и впредь никогда не сомневаться в реальности его смерти. Пётр был безусловно мёртв, а в глазах Михаила не было ничего, кроме холодного непроницаемого воска. Я стояла в стороне от Зотовых, рядом с Петровым дружком Федькой Худолеевым и кладбищенским сторожем Еропычем, и нетерпеливо теребила концы цветастой праздничной шали, накинутой на плечи с вызовом тому, чем был теперь Пётр и чему ещё можно было бросить вызов. Я думала: как растопить этот стылый воск? А когда мы с Михаилом отошли от засыпанной могилы в сторону, на тихую тропинку, и я, не в силах осадить нетерпение и ещё потому, что не видела больше надобности в игре, спросила: «Зачем ты это сделал?» – и он поднял глаза, с которых воск мгновенно стаял, – тогда я наконец увидела, что́ за ним было.

«Я спрашиваю – зачем ты убил его?» – повторила я. Михаил молчал, и страшный, сумасшедший взгляд его жёг меня, заставляя дышать торопливей и радостней. «Если вы не знаете…» – «Дурак! Ты сам ничего не знаешь! Слушай: ты никогда не получишь моей дочери! Не потому, что ты – убийца (если ты хоть на шаг подойдёшь к Рите, об этом узнают все), а потому, что ни по одному человеческому закону она тебе принадлежать не может: ты – убийца её отца!»

Я распустила перед Михаилом свою сеть, показала ячеи и петельки, в которых он задыхался, – не для того, чтобы этим убить его (я больше ничего от него не хотела), а с единственной целью – этой исповедью окончательно разгрузить душу от неподъёмной ненависти. Вся будущая жизнь виделась мне теперь продлением этого счастливого мига – слишком много я отдала за него, чтобы когда-нибудь позволить ему прекратиться. А эти двое – моя дочь и человек, исполнивший мою волю, оторванный теперь с кровью и отброшенный в сторону, – останутся снаружи моего счастливого мига, который, раздувшись, вместит в себя все годы, что отведены ещё мне на жизнь.

Мир, как свихнувшийся зверь в зверинце, продолжал нелепое движение по клетке. Облака пеленали небо глухой, осенней стёганкой; под облаками шумели леса, отдавали земле с ветвей положенную октябрьскую мзду; в полях ветер гонял дымы и палый древесный сор; сквозь леса и поля по насыпям ползли сырые и грязные поезда, колёсным перестуком диктуя ветру бессмыслицу. Михаил ехал в Ленинград. За окном тянулись мёртвые пашни, усыпанные крикливым вороньём, склоны насыпи с пожухлой травой и высоковольтные линии с опорами, похожими на каких-нибудь татлинских атлантов. В вагоне были сырость и грязь; в вагоне был десяток угрюмых пассажиров. И в вагоне, и снаружи была тоска.

С вокзала Михаил поехал домой, в коммуналку на Разъезжей. Дворники жгли опавшие листья – воздух пах дымом. Шесть лет назад Михаил определил два типичных ленинградских запаха: дымный октябрьский и майский, когда весь город пахнет корюшкой. Ежегодно эти запахи повторяются. Мир держится повторяемостью явлений. Земля кругла, замкнута её орбита, земля наматывает круг за кругом и стареет, как человек. Человек может сойти со своего круга – что будет, если покинет орбиту земля? В подъезде Михаил проверил почтовый ящик – пусто, газеты вынули соседи. Он всё делал как обычно, только неспешней и рассеянней. Из кухни по квартире растекался тёплый аромат капустного пирога – по субботам соседка Серафимовна угощала капустником или рыбными расстегаями всю коммуналку, поднося каждому дымящийся ломоть. Михаилу всегда выкраивался кусок из середины, «из души», как называла его долю Серафимовна.

Сидя за огромным дедовским столом, который до сих пор был набит принадлежавшими деду и пережившими его вещами, Михаил выкурил подряд две папиросы. Пепел падал на затянутую сукном столешницу. Взгляд Михаила скользил по укреплённым над столом полкам, заставленным причудливыми стеклянными фигурками, по стене, к окну… За окном дремотно меркнул день – земля не покидала орбиты.

Когда Михаил наклонился и выдвинул из тумбы стола нижний ящик, предметы в комнате уже подтаяли в сумеречном свете и утратили дневную остроту углов. Из ящика он вынул и положил на стол скрипку, сработанную и подаренную некогда Тухачевским отчаянному начдиву Семёну Зотову. Следом на стол опустилась жестяная коробка из-под китайского чая. Михаил откинул крышку – в коробке, в россыпи патронов, лежал именной дедовский наган, не имевший документов и никогда не регистрировавшийся в военкомате. Вынув вороного зверька, Михаил освободил барабан, забил патронами все каморы и заглянул зверьку в скуластую морду. Нижняя губа почувствовала холод стали.

В коридоре зазвучали шаркающие шаги. Повторяя субботний обряд, крошечная, сутулая Серафимовна несла в рябых от старости руках тарелку с пышным ломтём «из души».

Человек может сойти со своего круга… Некоторое время Михаил слушал надвигающиеся шаги, потом резко нажал собачку, потому что почувствовал зубами, как начинают дрожать его руки.

Николай ВТОРУШИН

– …Из Зотовых никого не осталось. – Ленинград затопила густая новогодняя ночь, набитая звёздным планктоном. Среди звёзд, в морозном сиреневом ореоле плывёт хищная луна. В углу комнаты мерцает ёлка, опутанная электрической гирляндой; разноцветные искры мерцают на стекле и фольге ёлочных игрушек. Уже отстреляло шампанское. Уже порядком поубавилось в бутылке водки. Лена, зевающая от нашего разговора, затихла у телевизора с нудным, как запущенный кариес, «Голубым огоньком». Стол хранит остатки новогоднего пира – полупустые салатницы с оливье, квашеной капустой и свёклой с чесноком и грецкими орехами, треску под маринадом, блюдо мяса по-французски и латку тушённого с овощами риса. Здесь же – вино и водка, а во фруктовой вазе – душистые новогодние ноздреватые мандарины… Рассказаны все новости, обсуждены дела, делишки и общие знакомые – разговор давно буксует в разбитой колее убогого русского просёлка. Говорим, приглушая голос, – в соседней комнате спит трёхмесячный сын Грибовых.

Дмитрий ГРИБОВ

– Значит, он застрелился не из-за того, что Рита принадлежала ему ровно настолько, насколько и каждому, кто имел смелость её захотеть, как считала старуха Зотова, и не из-за того, что она оказалась его сестрой, как думал ты, – просто он убил человека, запутался в том, что же в действительности есть «справедливость», совершил ошибку, исправить которую уже не мог, – так?

Николай ВТОРУШИН

– Так. Только ему было плевать на справедливость. Ему изменила жизнь, сваляла с ним дурака, перестала относиться к нему серьёзно.

Дмитрий ГРИБОВ

– То есть он бросил жизнь, как бросают неверную любовницу?

Николай ВТОРУШИН

– Да, если помнить, что «любовница» происходит от слова «любовь».

Лена ГРИБОВА

Любовь?.. Что это? Я помню – раньше, до замужества, до родов, я любила Митю без оглядки, просто так, ни за что. Тогда он был мне любовником. То время – воздушно, волшебно и смертельно горячо. То время – хаос, пламя, магма без формы. Мы вместе были одним протуберанцем. Теперь мы выделились – каждый в себя. Теперь у нас есть сын. Семья отмежевала каждого от хаоса, она дала нам структуру. Но разве я перестала любить его? Нет же, просто сейчас у любви есть обязанность – он отец моего ребёнка, он мой муж, а я – мать и жена. Просто пламя теперь несмертельно, потому что я не должна умирать. Любовь не прошла, она повзрослела. Что будет дальше?