Красный ошейник - читать онлайн книгу. Автор: Жан-Кристоф Руфен cтр.№ 20

Поднявшись, Морлак прошелся по камере. Потом резко повернулся.

– Это Вильгельм герой, – тихо сказал он. – Понимаете, вот что я подумал. Не только потому, что он последовал за мной на фронт и был ранен. Нет, все гораздо глубже, существеннее. Ему присущи все качества, которые необходимы солдату. Преданность вплоть до готовности отдать жизнь, храбрость, безжалостность к врагу. Весь мир для него делился на плохих и хороших. Это можно сформулировать кратко: в нем не было человечности. Конечно, это собака, но ведь от нас требовалось то же самое, разве мы не были такими же?.. Награды, медали, приказы о награждении, повышение в звании – все для того, чтобы воздать за зверские поступки.

Теперь он стоял напротив Лантье, но смотрел поверх него, куда-то вдаль, и взгляд его в этой узкой камере упирался в стену.

– И напротив, единственное проявление гуманности, которое должно было бы состоять в братании с врагом, в решении прекратить войну, чтобы заставить правительства заключить мир, подверглось бы самому суровому наказанию. За подобный поступок всем нам грозила бы смерть, если бы это открылось.

Он помолчал, успокоился и сел на свою лежанку.

– Осознав все это, я перестал ненавидеть Вильгельма. Впрочем, любить его у меня тоже не было причин. Он поступил в соответствии со своей натурой, а в ней не было ничего человеческого. Это было его единственным оправданием. Но те, кто послал нас на бойню, не имели и такого. Как бы то ни было, именно тогда я и принял решение.

Во время его долгого монолога Лантье хранил молчание. Он был глубоко взволнован. В глубине души он понимал, о чем говорит Морлак, и был согласен с ним. И все же, если бы Морлака поставили перед ним как дезертира или бунтовщика, Лантье, разумеется, без колебаний вынес бы приговор.

Исповедь исчерпала силы заключенного. Сидя на койке, он безвольно свесил руки и смотрел в пустоту. Следователь был в том же состоянии. Ему хотелось покинуть эту клетку с ее спертым воздухом, пройтись и привести мысли в порядок. После четырех дней расследования ему пора уже было принять какое-то решение. В конце концов, не следовало придавать этому типу и его поступку чересчур серьезное значение.

Лантье славился своей способностью быстро находить правильные решения даже в наиболее сложных случаях. А между тем на сей раз он так и не пришел к окончательному заключению. Чем глубже он вникал в это дело, тем больше оно смущало его. В какой-то момент он подумал: может, Морлак нарочно вносит сумятицу в его мысли? Но тогда как быть с явной искренностью его исповеди?..

В раздражении он стал действовать независимо от услышанного. Он прервал допрос, сухо простился и бросил:

– Будьте готовы завтра подписать протокол допроса.

Очутившись снаружи, на площади Мишле, еще пропитанной солнечным теплом, он провел рукой по лицу и огляделся вокруг, словно человек, очнувшийся от ночного кошмара.

Первое, что он заметил, было присутствие Вильгельма, который вновь нес вахту под деревьями. Пес молча провожал его взглядом, пока Лантье не повернул за угол.

* * *

Валентина не курила, обычно не курила. Но она испытывала такую неловкость от собственного поступка, что выбрала именно это средство, чтобы расслабиться. Лантье протянул ей пачку табака. Она закашлялась, глубоко затянувшись неумело свернутой самокруткой. Лантье обнаружил Валентину в вестибюле гостиницы, и она вновь заявила, что хочет поговорить с ним. Однако теперь дело явно не сводилось к краткому разговору. Она хотела высказать все и с дерзостью застенчивых людей почти не скрывала, что хочет, чтобы он пригласил ее поужинать. Ему было плевать, что пойдут разговоры, и ей, по всей видимости, тоже. Он повел ее в ресторан, где прежде встретил поверенного. На этот раз в зале не было ни души. Валентина старалась держаться непринужденно, но ее выдавал блеск глаз. Она поглаживала белую мягкую салфетку, будто хорошо выделанный мех.

– Вовсе не в моих привычках исповедоваться типу в военной форме. Вы, вероятно, в курсе. Вам известно мое происхождение.

За четверть часа она выпила полбутылки бордо. Лантье совсем не хотел, чтобы ей показалось, будто он хочет ее напоить. Но она знала, что делает. Как ни странно, она прекрасно владела собой, быть может, даже лучше, чем перед ужином.

– Когда мы встретились, он как раз выходил из ворот своей фермы, – начала она.

«Он» – очевидно, Морлак. Лантье охотно бы избежал этого разговора. Ему хотелось остаться одному и забыть всю эту историю. Но вышло так, что она не получила завершения. Так что теперь предстояло идти до конца и выслушать то, что она хотела ему сказать.

– Что мне в нем понравилось? Почему я им заинтересовалась?

Лантье не задавал никаких вопросов. Он решил, что Валентина малость захмелела. На самом деле она говорила сама с собой.

– Он был не похож на крестьянина. Да, есть такие люди, которые будто не принадлежат к своему классу. Это несколько обнадеживает, вы не находите? Мне много рассказывали о классовой борьбе. Все мое детство отец твердил лишь об этом. Я усвоила тему. Такова реальность, от этого не отвертишься. Но когда отец умер и я оказалась здесь, в деревне, то подумала, что это еще не всё. Есть люди, такие… Жизнь может привести их в другое сословие, как, к примеру, меня. И потом, есть те, кто, кажется, живет вне всего этого, как бы сам по себе.

Она почти не притронулась к своей отварной говядине с луковым соусом. Должно быть, отвыкла от мяса и соусов.

– Когда мы познакомились, Жак почти не умел читать. Я знаю, он выучился бегло читать, чтобы доставить мне удовольствие. Мне было неловко и в то же время нравилось, что он сделал это ради меня. Это было доказательство любви. Говорить о любви он не умел и вот придумал, как выразить мне, что он чувствует.

– А что он читал?

– Да что попало. Прежде всего, романы. Он не говорил мне, что ему нравится, но после его ухода я замечала, что нет того или другого тома. Я всегда знала, куда делись книги. Так-то вроде и не скажешь, что что-то пропало. Они не стояли по порядку. Но я-то знала.

Ее худоба этим жарким летом бросалась в глаза. Поверх платья на ней была жилетка грубой вязки, но, разгорячившись от вина, она ее сняла, и Лантье мог видеть проступившие жилы на шее, впадины над ключицами, по которым скользили бретельки лифчика.

– У меня было издание «Новой Элоизы», это ведь Руссо, а мой отец рассматривал его как мыслителя эпохи Просвещения. Но я-то понимала, что если Жак держит эту книгу так долго, то совсем по другой причине. Он был романтик, хоть и не сознавал этого. И мне это нравилось.

– Вы с ним не говорили о политике?

– Прежде – никогда. Когда объявили, что Франция вступает в войну, мы как-то раз обсудили эту ситуацию. Он был невероятно наивным. По правде сказать, он ничего не знал. И это как раз крестьянская черта. Он считал, что все нормально, однажды за ним придут, чтобы отправить под пули. Когда он уходил, я попыталась поговорить с ним, но поняла, что это бесполезно. Оказалось, что я делаю то, чего прежде и в мыслях не было. Я связала ему шарф. Хотела, чтобы он унес с собой что-то от меня. И когда мой пес отправился вместе с ним, я была страшно рада.