Китайская цивилизация - читать онлайн книгу. Автор: Марсель Гране cтр.№ 99

«В тринадцать лет я умела прясть, – в четырнадцать лет я могла кроить, – в пятнадцать я играла на лютне, – в шестнадцать читала стихотворения и историю, – в семнадцать я стала женщиной». Это идиллическое начало показывает, что даже при воспитании девушек знание литературы было обязательным. В еще большей степени оно было обязательно для каждого мужчины, желающего вступить на путь почестей. С этой точки зрения нет ничего более замечательного, чем надписи, которые высекались на надгробиях официальных лиц второй династии Хань. На стеле в честь У Жуна, умершего в 167 н. э., можно, к примеру, прочесть: «Личным именем достопочтенного усопшего было Жун, а обращались к нему, называя Ханьхэ. Он занимался изучением «Книги песен» в редакции Лу, она была разделена учителем Вэй на шесть разделов и на предложения. Еще до получения шапочки совершеннолетнего он «Книгу песен» преподавал и толковал. Он обширно изучил и постиг все тонкости «Книги Сыновней почтительности» («Сяо цзин»), «Бесед и суждений» («Лунь юй»), Книги Хань («Хань шу»), «Исторических записок» Сыма Цяня, «Книги Цзо» («Цзо чжуань»), «Речей царств» («Го юй»). В этих сочинениях не было ничего, что он бы не постиг и не охватил. Долгое время он посещал Высшую школу. Непостижимым образом был воспитан и серьезен. С ним можно сравнить лишь немногих людей. В остававшееся свободным от учебы время он служил. Он занимал поочередно посты… Когда он достиг тридцати шести лет, его заметил губернатор Цай и порекомендовал за сыновнюю любовь и неподкупность… Он был произведен в чин заместителя начальника охраны внутренних помещений императорского дворца… Вглядываясь в то, что было возвышенным, и пытаясь постичь то, что было недоступно, – он действительно обладал гражданскими талантами! Он действительно обладал военными талантами!.. Его знамена заливали красным светом Небо! Это было словно удар грома, словно вспышка молнии! – Ужасающ был распространяемый им свет! Впечатляющим было его рычание тигра!»

«С эпохи императора Уди, – писал Шаванн, – стала проявляться склонность китайского ума к поиску в книгах начала любой мудрости». И следует добавить – «и всех общественных добродетелей», включая храбрость, как это и показало похвальное слово в память У Жуна. Очень возможно, впрочем, что эта приписываемая чисто книжной культуре исключительная важность восходит к значительно более древним временам. Есть даже основание верить, что некоторые дерзкие умы считали ее опасной. Известно, что Цинь Ши Хуан-ди принимал особые меры для тщательного сохранения специальных трактатов по медицине, фармацевтике, сельскому хозяйству и садоводству, но запретил поэзию и книги по истории. Он конечно же думал, что нарождавшемуся государству будет полезна служба специалистов с четко очерченным кругом интересов, но что как на совете, так и в сражениях переполненные литературными цитатами и историческими прецедентами речи приносят мало пользы. Памфлетисты времен становления династии Хань утверждали, что первый император «сжег учения Ста школ, чтобы сделать глупыми черноголовых (то есть народ)». И действительно, императоры Хань подчеркнуто рассматривали право на упрек как единственный принцип согласия, которое должно царить между государем и его подданными под наблюдением Неба. Начиная с царствования императора Уди, его великий советник Гунсунь Хун «правил министрами и народом на основании истолкования Летописи Конфуция («Чунь цю»)». Он ощущал себя обладателем всеохватывающей науки, науки природы и политики, позволяющей как предвидеть, так и управлять, поскольку владел приносящим силу знанием мельчайших фактов Истории и соответствовавших им распределенных в симметричные категории примет Природы. Тот же Гунсунь Хун намеревался личным примером научить высокомерную знать простоте нравов, отличающей честного человека. Князьям и их подданным пришлось выстраивать свою жизнь с оглядкой на прапрадедов. Опасавшиеся группировок богачей императоры Хань заставили их пройти выучку скромности и соблюдения обрядовых приличий. Этикет уже доказал свою полезность. Он позволил обуздать страсти феодалов, которых превратил в придворных. Когда в противоположность императорам дома Цинь императоры Хань побуждали народ следовать примеру предков и жить в созерцательном уважении прошлого, они не думали «сделать его глупым». Они хотели, чтобы он стал мудрее. Осуждая технические знания, порождающие только любовь к роскоши и почитание силы, императоры Хань предлагали населявшим разбогатевшие города новым людям в качестве условия их облагораживания жизнь, целиком посвященную изучению классиков.

В заключение этой книги мне следовало бы попытаться определить сам дух китайских нравов. Но могу ли я это сделать прежде, чем представлю очерк истории идей? Данное заключение найдет свое место в конце тома, который дополнит этот. Тем не менее и в настоящем томе, где общественная история занимает особенно важное место, пришлось подчеркнуть то характерное, что может быть присуще свойственной собственно китайцам дисциплине домашней жизни. Отдельный рассказ о ней представляет опасности, которые следует незамедлительно рассеять.

Господствующей чертой семейной организации является отсутствие близости; этим прежде всего отмечены отношения между мужьями и женами и между отцами и сыновьями; похоже, это стало правилом вообще для семейных отношений. В конечном счете подчиненная представлению об уважении домашняя нравственность вроде бы смешивается с церемониалом семейной жизни. С другой стороны, пронизанные духом состязательности или страстной увлеченностью престижем отношения в обществе начинают управляться исключительно соображениями декорума: нацеленная на идеал изысканной вежливости гражданственная мораль, как кажется, тяготеет единственно к организации между людьми системы протокольных отношений, устанавливающей поступки, приличествующие каждому возрасту, каждому полу, каждому общественному положению, каждой фактической ситуации. Наконец, и в политической жизни, где приходят к утверждению принципа управления посредством истории, становится ясным, что единственно добродетели традиционалистского конформизма начинают рассматриваться как достаточные для всего. Так, в момент, когда к началу императорской эпохи китайская цивилизация кажется приближающейся к зрелости, все способствует тому, чтобы сделать очевидным воцарение формализма.

Каково же, однако, реальное значение этой системы архаизирующих условностей, с помощью которых строится расчет на управление всей жизнью нации? Правда ли, что она способствовала обеднению и иссушению нравственной жизни китайцев, как было соблазнительно думать? Верно ли к тому же, что ее последствия были именно такими для официальных слоев, сознательно преданных культу конформизма как единственной дисциплине, способной взращивать честного человека! Следует ли по этому вопросу вырабатывать свое мнение только после чтения пропагандистских трудов и жизнеописаний прославленных людей? Даже зная, что эти биографии основываются на похоронных славословиях, что требуется чрезмерная наивность для того, чтобы принять тон этих проповедей за правдивую ноту, очень трудно избавиться от чувства, что эволюция нравов в Китае протекала в направлении их все большего иссушения и что под растущей тяжестью условного этикета доля непосредственности в духовной жизни сократилась до нуля. Только история мысли способна в конце концов дать почувствовать, что, совершенно напротив, честные люди согласились принять конформистское поведение отчасти по той причине, что надеялись сохранить своего рода укрытую независимость и глубинную гибкость жизни разума.