Фелис подвозит меня к стеклянной двери кабинета, на которой висит золотая табличка «Доктор Э. Хэйз».
Я вхожу в кабинет, и в глаза мне сразу бросается огромное панорамное окно, из-за которого помещение такое светлое и приятное. Стены, выкрашенные в нежно-зеленый цвет, украшены разнообразными картинами неизвестных мне художников. В центре кабинета стоит стеклянный столик, по обеим сторонам которого находятся два диванчика, на одном из них сидит мой доктор. Я узнаю его, это тот самый мужчина, что вел час приветствия.
– Вирджиния Абрамс? Проходи.
Я подъезжаю к диванчику, пересаживаюсь.
– Меня зовут Эдриан Хэйз. Сегодня утром мы не смогли толком познакомиться.
Темные, почти черные волосы, легкая щетина, прищуренные карие глаза. На вид ему около тридцати.
– Что случилось с твоей рукой? – спрашивает он, хотя сам явно уже знает ответ.
– Порезалась случайно, когда пыталась покончить с собой.
– Чувство юмора есть, значит, не все так плохо, как описано в твоей истории болезни. Ты любишь, когда тебя называют Джиной?
– Да.
– Хорошо. Итак, Джина, расскажи мне, что ты чувствовала, когда взяла в руки лезвие.
Он не сводит с меня глаз, пристально смотрит, словно пытается заглянуть мне в душу.
– Ничего, – вру я.
Я не из тех людей, которые открыто могут говорить о том, что происходит у них на душе. Я буду тихо страдать, переживать, добивать себя мыслями, но ни с кем не поделюсь своей болью.
– А что ты чувствовала, когда очнулась после аварии?
– …Ничего.
– «Ничего». Когда человек говорит, что ничего не чувствует, это значит, что он чувствует гораздо больше, чем можно себе представить.
В данный момент я чувствую, как доктор Хэйз пытается пробиться сквозь кирпичную стену моей души.
– Джина, закрой глаза, слушай мой голос и давай краткие ответы.
Я подчиняюсь его команде.
– Во что ты была одета в день аварии?
– В черное платье. У меня был выпускной.
– Так. Ты окончила школу с отличием?
– Да.
– Куда собиралась поступать?
– В Йель.
– Высокая планка. Ты была уверена в своих силах?
– …Почти.
– Ты всегда подчиняешься своим родителям?
Этот вопрос застал меня врасплох. Он затронул ту проблему, с которой я борюсь с самого детства.
– …Да.
– Что было после выпускного?
– Я, моя подруга и мой парень поехали к друзьям на вечеринку.
– Как зовут твоего парня?
– Скотт. Мы с ним расстались.
– Почему вы расстались?
– Потому что… – Его лицо. Я вижу лицо Скотта в тот момент, когда я застала его с той блондинкой. Его взгляд, в котором царит страх. А затем слышу его голос. Сердцебиение вмиг учащается, я нахожусь на грани. Угаснувшая боль вновь накрыла меня волной. Старые раны снова начали напоминать о себе. Он зашел слишком далеко. Слишком. Я открываю глаза, и их быстро заволакивает прозрачной пеленой из слез.
– Я не могу. Извините.
– Думаю, на сегодня наш сеанс закончен. Спасибо.
В столовой играет приятная музыка. Мягкий желтый свет, идущий от многочисленных люстр, делает атмосферу по-домашнему уютной. На мгновение задумываюсь о своей семье. Наверняка сейчас тоже ужинают. Лишь стук стаканов и звук соприкосновения приборов с посудой разбавляют тишину в доме. Даже Нина молчит, понимая, что обстановка накалена до максимума. Хотя, может быть, дело обстоит по-другому. Мама, папа и Нина спокойно проводят вечер, папа, как всегда, рассказывает про своих пациентов, мама внимательно слушает папу и Нину, которая вопит о предстоящих экзаменах в балетной школе. И никто не омрачает им вечер своим присутствием.
На моем подносе уместились стакан морса, булочки, тарелка с тушеными овощами и пюре. К вечеру мой аппетит разыгрался.
– Ну, как прошел первый день? – спрашивает Андреа.
– Нормально. Если не считать поход к психотерапевту. Я не думала, что это будет так сложно.
– А кто у тебя?
– Эдриан Хэйз.
– Тебе нереально повезло.
– Да уж.
– Нет, я серьезно. Эдриан хороший врач, да и сам по себе он ничего такой.
– Что-то я не обратила внимания.
Андреа уплетает порцию пюре из шпината.
– Как ты можешь есть эту гадость?
– Знаешь, за пять лет можно привыкнуть к этому зеленому поносу.
Мы смеемся. В этот момент к нашему столику подъезжают Том и Брис.
– Приятного аппетита. Встречаемся в парке после ужина, – говорит Томас, затем они с Брисом занимают свободный соседний столик.
– В парке? Зачем?
– Мы каждый вечер проводим в парке. Там пусто, никого нет, очень круто. Только Роуз об этом не знает, так что мы, можно сказать, нарушаем одно из первых правил центра.
Я вспоминаю о договоре между мной и Роуз. Никаких нарушений, полное спокойствие и подчинение всем правилам все три месяца. Надеюсь, что она не узнает. В конце концов, я должна наладить контакт с кем-то, чтобы окончательно не замкнуться в себе и не погрязнуть в своей депрессии.
В парке действительно здорово. Ни единой души, лишь слышен шелест листьев, которые тревожит тихий сонный ветер. Небо усыпано звездами. Они игриво поблескивают, так и хочется встать на ноги и дотянуться до них. В воздухе повис сладкий аромат спящих цветов.
Я не знаю, о чем обычно разговаривают в этом центре, поэтому начала с самого банального и сверхглупого вопроса.
– Как вы оказались в инвалидном кресле? – спрашиваю я.
С удивительной легкостью первой решается ответить Андреа.
– У меня оссифицирующая фибродисплазия. Это когда твои мышцы постепенно превращаются в кости. Гадость редкостная. Особенно когда тебя с детства мотают по разным клиникам и врачам, даря пустые надежды на исцеление.
Моя челюсть отвисла после услышанного. Я испытываю и жалость, и в то же время восхищение. Несмотря на страшный диагноз, она ведет себя гораздо оптимистичнее, чем некоторые здоровые люди, и рассказывает о нем так, будто говорит не о страшном заболевании, а о новом сингле какой-нибудь поп-группы или же о какой-то маловажной, несерьезной новости.
– У меня все проще. Я увлекался мотоспортом. Даже несколько раз был чемпионом, но судьба любит ломать таких крепких орешков, как я. На очередной гонке мой стальной конь подвел меня. В итоге: прощай, спорт. Привет, инвалидное кресло и жалкое существование.
– А ты, Брис?