Он был напуган и так нервничал, что ему дали воды, но успокоить не смогли до тех пор, пока не сказали причину вызова в КГБ. Хотя то, что ему сказали, вероятно, было самым худшим, старик догадался об этом только на второй день, уже во время суда. А там, в комнате начальника, он лишь кивал людям в галстуках и, конечно, совсем не думал о том, как в такую жару могут не беспокоить этих людей галстуки, плотно охватившие их шеи.
Разговор со стариком начали издалека:
– Ваш сын уже пятый год в тюрьме.
– Да.
– Вам, наверное, трудно приходится.
– Да.
– Наверное, хотите, чтобы его поскорей выпустили.
– Да.
– Вы, наверное, знаете, что иногда некоторым заключенным сокращают срок и выпускают на волю?
– Да.
– Наверное, соскучились по сыну.
– Да.
– Наверно, знаете и то, что досрочно отпускают заключенных за примерное поведение?
– Да.
– Или их родителей.
– Да.
– Если их родители ведут себя примерно.
– Да.
– Вот вы, например, Вы можете помочь государству для того, чтобы ваш сын получил досрочное освобождение.
– Да.
– Надеюсь, вы хотите помочь сыну.
– Да.
– Но не знаете как.
– Да.
– Да – знаете или да – не знаете?
– Да.
– Что да?
Пожилой мужчина вначале выпил воды, потом попросил еще, выпил еще один стакан и только после этого произнес, наверное, самое длинное предложение:
– Моя жена писала заявления о помиловании, и сейчас все еще пишет. Все говорили, что это была вина погибшего, перебегал в таком месте, но…
– И ничего?
– Ничего. Пятый год сидит.
– Вот мы и говорим, что сейчас вы можете помочь сыну.
– Что вы говорите… У нас столько денег за это попросили, я бы дом продал, но не хватает…
– Ну, что вы. Сейчас разговор не о деньгах, а о помощи государству, а взамен государство помилует вашего сына.
– И чем же я могу помочь такому огромному государству, чтоб моего мальчика из тюрьмы выпустили? Что я такого могу, я человек простой…
– Как раз вы и можете, и как раз потому, что вы простой, трудящийся и порядочный человек. Ваши слова на завтрашнем суде будут иметь решающее значение.
– Что вы говорите? Что я должен сказать?
– То, что знаете, что тогда в том самолете видели, это и скажите.
– Да что я мог там видеть? Я все время на полу пролежал и…
– Что людей убили, видели?
– Погибших видел, конечно.
– Ну и?
– А потом мне стало плохо. С тех пор, считай, так в себя и не пришел, жена все по врачам таскает, но лучше пока так и не стало.
– Вот этим и поможете. Завтра на суде все это расскажете для того, чтобы виновных наказали по заслугам. А то почему ваш невиновный сын должен сидеть в тюрьме, а эти бандиты жить как герои?
– Я тоже все время думаю, что никто никогда не говорил плохо о моем сыне, и следователь все время говорил, что его вины не было…
– Вот ваш сын и вернется домой, а бандитов и террористов необходимо примерно наказать! А ваш сын должен вернуться к семье.
– Если вы это сделаете… А то он ни меня в живых уже не застанет, ни мать, извелись мы совсем в ожидании…
– Ну вот, если завтра ты и на суде про этих убийц так складно расскажешь, то и сын твой завтра-послезавтра уже дома будет.
– Отчего не рассказать, что и как оно было… Все подробно скажу.
– Лица тех, кто в людей стрелял, хорошо помнишь?
– Как я мог запомнить тех, кто снаружи стрелял?
– Про них забудь. Ты тех узнать должен, кто самолет угонял и людей загубил.
– А как мне их узнать? Я же на полу все время лежал.
– Узнать их несложно, все там перед тобой сидеть будут. Когда судья спросит, они ли это были, кивнешь и подтвердишь. Лица тех, кто самолет угонял, помнишь?
– Разве их забудешь?
– Вот они-то и людей поубивали, должны за это ответ понести.
– Ну, наверное, вам лучше знать, что это они убили…
– Следствие уже все установило. Но хорошо будет, если такой честный человек, как вы, который сидел в самолете, подтвердит выводы следствия. Этим вы и государству поможете, и своему сыну.
Тот начальник, который, похоже, был по чину старше других, проводил старика и довез его до дома тбилисских родственников на служебной машине с шофером.
– Завтра мы на вас надеемся, – уважительно попрощался начальник КГБ, крепко пожимая руку нужному свидетелю.
Последний день суда, день вынесения приговора, назначили на тринадцатое августа. В тот день в Тбилиси стояла поистине невыносимая жара. Власти хотели как можно скорее завершить процесс, несмотря на то что многие детали дела все еще были совершенно неясны.
В течение тех тринадцати дней обвиняемые взглядом в зале суда искали родителей и близких, Нателла все так же, взглядом спросила Гегу, не беспокоит ли того что-нибудь, – матери казалось, что у сына что-то болит. Гега таким же образом дал понять матери, что с ним все в порядке. Нателла была уверена, что в тюрьме что-то произошло, хотя ничего об этом не знала – но она была матерью, которая всегда чувствует сыновью боль. Гега знал, что мать переживает за ту боль, которая его действительно мучила, но с первого же дня суда он старался быть веселым и улыбаться как раз для того, чтобы эту боль скрыть. Гега был отличным актером и легко убедил присутствовавших в том, что на протяжении всего процесса был совершенно беззаботен. Точнее, он вел себя так, чтобы произвести впечатление беззаботного человека на всех, и в первую очередь на мать, но как раз ее он и не смог обмануть. В действительности Геге было сложно играть эту роль – Тина не была беременна. Он в первый же день увидел это, но еще оставалась крошечная надежда на то, что живота нет потому, что она уже стала матерью. В первый же день Гега долго прилежно вглядывался в живот Тины, и Тина догадалась, что он ждет от нее ответа. Она осторожно, совсем незаметно, отрицательно качнула головой, и Гега понял, что все кончено.
В суде, во время перерывов, на протяжении тех тринадцати дней до вынесения приговора Гега мог задать Тине прямой вопрос. Мог узнать, что произошло, когда и как, но он испугался той правды, которую мог услышать от жены. Суд закончился, но Гега так ничего и не спросил у Тины о своем ребенке. Он решил, что сейчас для него надежда важнее правды.
Последний день суда, день вынесения приговора, начался показаниями монаха, который обратился к судьям и ко всем присутствующим: