Парни помолчали, оба в одинаковых немецких кирасах и рейтарских шлемах с гребнями, у Федоса на поясе палаш, у Антипа – сабля. Прибарахлились оружием уже живя в Ливонии, и были теперь по виду – типичные ландскнехты-наемники, ничуть на русских ратников не похожие, ни на стрельцов в цветных кафтанах, ни на детей боярских в стеганых тегиляях. Стрельцы, кстати, в крепости тоже имелись, только караулы несли на восточных башнях, а вот бежецкие – на западных.
Низкое ливонское небо заволокли нежно-палевые облака, сквозь которые иногда проблескивало солнце, и тогда все вокруг – лежащий на полях снег, лед во рву, видневшаяся невдалеке дорога – вспыхивало ярким золотистым сиянием, словно бы озарялась нимбом.
– А хорошо тут, в Ливонии, – поправив шлем, неожиданно улыбнулся Федос. – А батюшка-то поначалу не хотел ехать… заставили.
– Нас тоже насилу, – понизив голос, Антип зачем-то оглянулся по сторонам. – Мы, как узнали о том, что переселять будут – так сразу в леса подались, даже и землицей дармовой не прельстились… Нашли! Всех мужиков выпороли… Это нас – своеземцев, по-здешнему, дворян!
– Да, дворяне здесь в фаворе, – по-немецки произнес Рванов. – А городские получше нашего живут – с прибытком все и без страха. Знают, что никто у них нажитое не отберет, из дома не выкинет.
– Так и у нас вроде теперь так, – Антип неуверенно почесал бороду. – Вот только, как царь-батюшка скажет…
– То-то и оно – как царь-батюшка… – Федос шмыгнул носом и сплюнул со стены в ров. – А знаешь, друже, я тут, в Ливонии, привык уже своим умом жить. Без всякой оглядки на приказных да на воевод… Губным старостой вот выбрали недавно. Это по-немецки магистрат, во как!
– Так губные старосты – это ж наше, русское! Царевым повелением!
– И что с того, что – царевым? – невесело усмехнулся Рванов. – Много на Новгородчине воеводы губных слушали? Не припомнишь такого? Вот то-то. А здесь, у нас – другое дело.
– Может, потому что – война? Временно.
– Может…
– А может… Может нас царь-батюшка после победы в Ливонии отдаст зятю своему, Арцымагнусу? – в приглушенном голосе Антипа просквозила надежда.
Федос лишь вздохнул, снова посмотрев вдаль:
– Хорошо бы. Арцымагнус Крестьянович – государь добрый. Всех привечает, и немцев, и русских, и даже худых мужиков. Сказывали, подлому сословию воля дана полная…
– Да нешто так может быть, чтоб подлые мужики боярина своего до смерти не боялись? Они ж так работать не будут совсем.
– Тогда с голоду помрут, – засмеялся Рванов. – У Магнуса-короля так: сам не подсуетился – никто тебя кормить не будет. Хозяевов ни над кем нет. Сам, своей башкой думай. Даже если и подлый мужик – все одно сам. Не боярин!
Антип покачал головой и, ежась от вдруг налетевшего с недалекого моря ветра, спросил:
– Как думаешь, долго еще продержимся? Говорят, муки в закромах на пять ден осталось. И это – ежели впроголодь. А царь-батюшка что-то войско не шлет, не до нас, видно.
– Да уж, это чудо будет, если пришлет, – грустно согласился Федос. – Никто уж и не надеется. И сдаваться нельзя – обозлены свей с немцами, не помилуют. Нас с тобой – повесят, жен да детей… и говорить неохота.
– Потому и биться будем до последнего, – Антип зло скрипнул зубами. – До самой смерти… Жен да матерей только жалко, да детушек малых. Хорошо, я хоть ожениться не успел…
Рванов нервно покусал губы. Он-то как раз жениться успел, батюшка, Рван Тимофеев, еще два года назад сговорился с местным хуторянином, весьма зажиточным немцем Гансом Фельдзее, и тот выдал за Федоса свою младшую дочку Матильду, оказавшуюся девицей практичной и весьма недурственной с виду. Федосу молодая жена сразу же по сердцу пришлась, хоть и немка. И вот теперь… Теперь было, что терять. Да – у всех…
С каждым днем в стане осажденных жить становилось все хуже и хуже. Начинался голод, пока еще, слава богу, не такой лютый, когда люди теряют человеческое обличьи, охотятся друг на друга.
* * *
Уже начинало темнеть, и огни многочисленных костров сверкали в туманном сиреневом мареве тусклыми оранжевыми звездами. Вечерний туман окутывал воинский лагерь промозглым мерцающим покрывалом, сквозь которое доносились различные звуки. Вот заражали лошади, залаял чей-то пес… кто-то что-то крикнул, а где-то вдалеке, за ельником, громыхнул смех.
Красный шатер с белым единорогом, напомнила себе Сашка. Сегодня она честно собиралась навестить караульного сержанта. Все как и договаривались. Не следовало вызывать ненужную подозрительность и плодить врагов.
– Красная палатка? – переспросил девчонку какой-то полупьяный солдат в яркой, с разрезами и бантами, куртке. – Их тут много… Да вон, хоть за той телегой.
– Благодарю.
– Эй, дева! Благодарят не так… Эй! Да, постой же! Говорю тебе, стой! Ах ты ж, черт… – спотыкнувшись, вдруг возжелавший любви пьяница кубарем покатился в овраг.
Рыжая даже не оглянулась. Кутаясь в серый плащ с накинутым на голову капюшоном, она искоса рассматривала ряды палаток и маркитантских возов, старательно запоминала, где расположены пушки и припасы к ним. Вот в тех телегах – видно издалека – ядра, а вон там, под рогожкою – бочонки с порохом. Если умудриться их поджечь… Кстати, как тут дела с охраной?
– Ой-ла-ла-ла! – внезапно затянув какую-то песню, девчонка нагло свернула к телегам. – Ой-ла-ла-ла…
– Стой, кто идет?! – тут же последовал строгий окрик, и прямо в Сашкин живот уперлось тупое дуло аркебузы.
– А я… я это… – Сашка широко улыбнулась воину – молодому и вполне симпатичному парню с бритым лицом и длинными, точащими из-под шлема, локонами. – А как вас зовут, доблестный гофлейтер?
– Куда идешь, спрашиваю? – не поддаваясь девичьим чарам, наемник вел себя весьма недружелюбно. – Хочешь пулю в живот?
Немецкий его оставлял желать лучшего, так ведь и Сашка тоже еще только осваивала язык… но все прекрасно поняла с первого раза. Трудно было бы не догадаться.
– Я ищу красный шатер, меня туда звали, Богом клянусь, звали, и я…
– Проваливай, – солдат шевельнул мушкетом. – Живо у меня. А красная палатка, кстати, вон там.
– Да возблагодарит вас Господь, доблестный воин!
Свернув в указанную грозным стражем сторону, девушка прошла мимо сидевшей у костра теплой компании, включавшей в себя как мужчин, так и женщин, и, свернув в небольшой перелесок, едва не наступила на чье-то тело. Впрочем, тело тут же вскочило… Сверкнул нож!
– Федька! – отпрянув, узнала отрока рыжая. – Ты чего здесь?
– Высматриваю, – тотчас убрав нож, парнишка приосанился. – Уже вызнал, где они порох и ядра хранят…
– Сто шагов на восток от ельника – три телеги с ядрами и еще пять – с порохом. Укрыты рогожками. Рядом – две пушки. Тяжелые мортиры.
– Ого! – изумился Федька. – Ну, у тебя и глаз!