Покров заступницы - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Щукин cтр.№ 62

— Пойдем, деньги выдам. И баул тебе собрали, одежду, обувь на первый случай.

Он бросил ключ на стол и первым вышел из комнаты.

На прощание они даже не обнялись, и провожать сына, хотя бы до крыльца, Гордей Гордеевич не стал — как сидел за своим большим столом, так и продолжал сидеть, не поднимая головы.

— Прости, отец, — с усилием выговорил младший Гордей Гордеевич.

— Бог простит. Ступай.

Саночки были сделаны с любовью: крепкая береза гладко-гладко выстрогана, полозья круто выгнуты, днище застлано толстой кошмой, а задок, сбитый из тонких досточек, еще и разрисован яркими, красными цветами. Не саночки, а игрушка — легкая, почти невесомая, и скользит по снегу, будто по воде плывет, без всякой задержки. Саночки эти подарил Костику отец, купив их на базаре как раз накануне Рождества, и было у мальчика настоящее счастье, когда пришел он на катальную горку и его сразу же обступили мальчишки, с восхищением разглядывая деревянное чудо. У них тоже были санки, но не такие: слепленные на скорую руку, большей частью для того, чтобы навоз на огороды вывозить, неказистые, топором рубленные — одним словом, зачуханные. И потому Костик горделиво поглядывал на всех и привирал вдохновенно, что скоро отец купит ему новые санки, с оглобельками, а еще купит маленькую лошадку и будет он ее запрягать и кататься.

Мальчишки в том возрасте, в каком пребывал Костик, было ему тогда лет восемь-девять, горделивых терпеть не могут и жестокими бывают, как зверьки. Крикнул кто-то — вались! — и повалилась куча-мала в новенькие саночки, оттолкнулись и полетели с горы, а Костик замешкался, места ему не нашлось, успел лишь в последний момент ухватиться за верхнюю дощечку на задке. Уцепился и полетел следом за санками, но больно ударился животом на первом же бугорке, руки разжались, и дальше он покатился кубарем, в кровь разбив лицо…

Сколько уже лет прошло, кажется, целая жизнь миновала, но горечь и обида, пережитые тогда, в детстве, не забылись и от времени не потускнели. Даже наоборот, чем старше становился Константин Забелин, тем чаще ему казалось, что в саночки счастливой судьбы быстрее усаживаются другие, а он всегда опаздывает, пытается зацепиться в последний момент, но руки соскальзывают, и он летит кубарем, в кровь разбивая лицо… Хорошо было таким богатым и счастливым, как Гиацинтов, у них всего имелось в избытке, а у него, сына мелкого лавочника из уездного городка, всегда обнаруживалась нехватка — денег, манер и собственной значимости. Отсюда и зависть, а после — ненависть.

Когда Забелин увидел перед собой Гиацинтова, живого и невредимого, словно воскресшего из небытия, ему показалось, что он снова катится кубарем под горку, в кровь разбивая лицо. Ведь мысль о том, что удалось поставить выскочку под японские пули и навсегда избавиться от него, грела душу все последнее время. И вдруг оказалось, что закончилась давняя история совсем не так, как хотелось. А самое главное — оказалось, что и затея с Феодосием, на которого возлагалось много надежд, тоже лопнула, будто мыльный пузырь. Лопнула именно для него, для Забелина, оказавшегося в подвале скорняковского дома. Получается, что он снова отстал. Целиковский и Кармен сейчас уже, наверное, в Покровке, уже отыскали, наверное, Феодосия и, может быть, уже возвращаются в Москву, а он сидит в глухом и темном подвале и не знает, что с ним случится. Правда, радовала маленькая надежда: отвернется, в конце концов, судьба от Гиацинтова и ляжет он под пулями боевки — теперь уже навсегда.

Спасая жизнь, Забелин обо всем рассказал честно, кроме одного — о том, что на подмогу прибыла группа боевков и сразу же по прибытии отправилась в Покровку. Забелин, Кармен и Целиковский должны были отъехать утром, догнать их на постоялом дворе и уже всем вместе двигаться в деревню. На одну лишь ночь замешкались, и она стала для Забелина роковой.

«Искать меня, а уж тем более освобождать, никто не будет, — думал Забелин, валяясь на жестком топчане и прислушиваясь к звукам за толстой деревянной дверью, но там стояла глухая тишина. — Пойду по статье боевых потерь за светлые идеалы будущего. Что для них моя жизнь? Да ничего, пустое место! Если они готовы убивать сотнями и тысячами, маленькая единичка не имеет никакого значения. Значит, надеяться нужно на самого себя. И самому выбираться отсюда. Вот дождемся рассвета…»

В подвале, куда его запихнули, было темно, никакой свечки не имелось, и он смог руками нашарить лишь толстую деревянную дверь, каменные стены и жесткий топчан, на который и лег, закинув руки за голову.

Рассвет наступал медленно, неспешно. Сначала обозначилось маленькое оконце, затем узкая синеватая полоска протянулась по полу, и вот уже стало возможным хотя бы оглядеться. Первым делом Забелин подошел к оконцу. Но сразу же понял — напрасно. Снаружи оконце закрывали железные прутья толщиной в палец, и вырвать их голыми руками было, конечно, невозможно. Тогда он кинулся к двери, но и здесь — осечка. Толстые, непробиваемые плахи, обшитые по углам железными пластинами, стояли незыблемо; даже когда он ударил в них плечом, двери не шевельнулись — всё в скорняковском доме сделано было основательно, крепко и надежно. Даже пол в подвале застелили не досками, а большущими булыжниками, посаженными на раствор, — крепостная стена, да и только. Забелин обошел стены, ощупывая их растопыренными ладонями, хотя прекрасно понимал всю бесполезность этого занятия. Стены были холодными и шершавыми.

Вернулся на топчан, снова лег, закинув руки за голову, и почему-то именно в этот момент вспомнилась ему разгневанная Кармен с горящими, как у кошки, глазами и послышался ее голос:

— Да поймите вы, другой возможности у нас не будет! Решайтесь! Мы создадим свою организацию, мы никому не будем подчиняться! Мы сами перевернем эту страну, перевернем и разрушим! Мы! Мы разрушим!

Когда она так кричала, ей невозможно было что-то говорить, доказывать, взывать к разуму — она, видимо, различала только свой голос. Целиковский и Забелин, когда в первый раз услышали, что она придумала, даже не нашлись, что ей возразить. Слушали и переглядывались. А придумала Кармен следующее: после того, как побывает Феодосий в деревне, после того, как откроются в нем новые способности предвидеть будущие события, после всего этого выйти из подчинения эсеров-максималистов и создать новую, собственную организацию.

Сопротивлялись они сколько могли. Но Кармен их все-таки уломала. И они дали согласие. Но кто знал, что в этот же день, как они дадут это согласие, в Никольск прибудет боевка — без всяких предупреждений. Видно, почувствовали в Москве соратники Кармен, что решительную женщину понесло совсем в иную сторону. Вот поэтому в памятный вечер, когда Забелина выкрали, она и устроила истерику.

Заново всё вспоминая, заново всё обдумывая, Забелин сейчас особенно остро ощущал: саночки укатились, а он за них в этот раз даже зацепиться не успел.

И жалел запоздало: «Не надо было ни с кем связываться. Одному надо было Феодосием владеть. Самому владеть!» Жалел и одновременно надеялся: а может… может, еще не все потеряно и он вырвется из этого проклятого подвала в большую, широкую жизнь и там, наконец-то, удастся самому первым усесться в санки и никого больше даже близко не подпустить?!