– Но я хотела поговорить не о ней.
– Кто вы? – насторожилась старуха.
– Я приехала из Москвы.
– Из Москвы? – лицо Самошиной выразило крайнее недоверие.
– Если хотите, могу показать паспорт.
– Паспорт необязательно.
– У вас есть время поговорить?
– Я на работе.
– Но ведь здесь никого нет.
– А если кто-то придет? – спросила старуха.
– Тогда я отойду.
– Что ж, тоже верно.
– Вы знали Луизу Рудольфовну Темьянову?
– Лушку? На самом деле ее звали Лукерья.
– Мне это известно, – Дайнека кивнула. – Значит, вы ее знали.
– Она играла в нашем театре пять или шесть сезонов. А по-хорошему ее с самого начала нужно было гнать ссаными тряпками!
Дайнека опешила:
– За что же ссаными тряпками?
– Подлая баба. На других свысока смотрела. В труппе все время с кем-нибудь воевала. Сама – грязней грязного, а других дерьмом поливала. Знаете, как ее в театре прозвали?
– Как?
– Мадам Раздвигаева.
– Почему?
– Не догадываетесь?
– Неужели?..
– Развратный образ жизни вела, – старуха понизила голос. – Занималась разными гадостями! – Она многозначительно вздернула брови. – Говорят, изображала из себя госпожу, надевала черный парик и хлестала мужиков плеткой.
– Садомазохизм? – догадалась Дайнека.
Самошина кивнула:
– Режиссер у нас работал тогда. Все к ней заходил… Говорят, ходили областные начальники. За деньги, конечно. В театре – что? Зарплаты копеечные. А у нее что ни вещь – все иностранное. Мы в те времена не видали такого, а у Лушки – кремплен, люрекс, джерси. Париков было – не счесть…
– Она чем-то болела?
– Мода была такая.
– Надо же… А теперь их носят, только когда лысеют.
– Другие времена.
– Темьянова была замужем?
– Нет, сколько помню, проживала одна.
– А дети у нее были? Сын Ванечка… Не слыхали?
Самошина махнула рукой:
– Тварь последняя ваша Темьянова! Думаете, почему ее выжили из труппы? Она ребеночка прижила и в роддоме оставила. Наши бабы как узнали об этом, собрание творческого коллектива устроили. В те времена чуть что – разбор личного дела.
– И чем все закончилось?
– Решили, чтобы уволилась по собственному желанию. Чересчур много грязи от Темьяновой было. Любовник-режиссер к тому времени из театра ушел, так что заступаться за нее было некому.
Дайнека растерянно пробормотала:
– Она же заслуженная артистка России…
– Побросало ее по разным театрам. Дурная слава докатилась даже из Караганды. Помню, приехала оттуда одна субреточка
[23]
, порассказала нам про Темьянову! Так что не сомневайтесь, звание заслуженной артистки она плеточкой заработала.
К кассе подошел интеллигентного вида гражданин.
– Вы стоите?
– Нет… – Дайнека отступила: – Пожалуйста!
Он переговорил с кассиршей, купил два билета и, наконец, ушел.
Дайнека вернулась к окошку:
– Знаете, все, что вы рассказали, никак не вяжется с тем, что я знаю о Лукерье Семеновне.
– Давно вы с ней знакомы?
– Всего несколько дней.
– И где она сейчас?
– Живет в Доме ветеранов сцены.
– В доме престарелых?
– Можно и так сказать.
– Так ей и надо! Ладно, с мужиками шалалась, но ребеночка бросить – как это можно?!
– Ужас какой-то, – пробормотала Дайнека.
Самошина глянула на часы:
– У меня обед. Домой побегу, правнука кормить, – она поднялась со стула и, прежде чем зашторить окошко, произнесла: – Разговорилась вот, а теперь думаю: зачем вы о ней спрашивали?
– Я в пансионате работаю… Больше сказать не могу.
Окошко кассира задернулось. Дайнека вернулась к машине.
Из города она выехала по улице Московской, из чего было ясно, что она идет на Москву. Забыв включить навигатор, Дайнека смотрела на дорогу и думала лишь о том, что услышала. В себя пришла только за городом, когда Тишотка тронул ее лапкой.
– Гулять? – Дайнека свернула на грунтовую дорогу и отъехала от шоссе метров на двести. Там вышла из машины и выпустила Тишотку. Вдвоем они пошли к ближайшему лесу.
Услышав звонок, Дайнека вынула мобильник:
– Да.
– Где ты? – прозвучал обеспокоенный голос отца.
– Я не в Москве.
– И не в пансионате.
– Откуда ты знаешь?
– Звоню, потому что здесь тебя не нашел.
– Ты приехал в пансионат? – догадалась Дайнека. – Почему не предупредил?
– Потому что ты бы не разрешила.
– Вот видишь, как получилось! – огорчилась она.
– Я прошелся… Мне здесь не нравится.
– Езжай домой, папа.
– Может, дождусь тебя?
– Я далеко. Обещаю, в ближайшие дни заеду к тебе на дачу.
Ничего не ответив, отец отключился.
Спустя полчаса Дайнека и Тишотка уже мчались по направлению к Москве.
Глава 23
Где дремлют мертвые в торжественном покое
Воскресенье Дайнека провела дома, в своей квартире.
При одной только мысли о поездке на дачу она забиралась под одеяло и убеждала себя в том, что ей хочется спать. Решив, что теперь у нее есть уважительная причина, Дайнека провалялась в постели весь день и всю ночь.
В понедельник утром она вместе с Тишоткой поехала в Дом ветеранов сцены.
По дороге Дайнека думала о Темьяновой. Два дня старуха полностью занимала ее мысли, но сложить полученную информацию и факты в одно целое не получалось. Ей очень хотелось верить, что кассирша Самошина все наврала. Из ревности, злобы, из-за неведения – причина могла быть любой. В долгих внутренних монологах Дайнека всячески старалась обелить Лукерью Семеновну, но добилась только того, что уже сама не понимала, чему верить.
Даже если вынести за скобки рассказ театральной кассирши, во всем, что касалось Темьяновой, оставалось немало белых пятен. Первое и самое непонятное – ее дикая ночная выходка. Старуха просто выдумала черного беса и крылатую женщину – теперь это ясно. Но зачем? Возможно, чтобы привлечь внимание… А может, наоборот, для того, чтобы его отвлечь? Что касается синяков на шее – невеликая хитрость. Темьянова была актрисой и владела искусством нанесения грима.