— Вера, это глупость… — начал Ратский.
— Поддерживаю! — перебил его Калеб.
— Что? — вскинулся Даго.
— И я, — кивнул нам Давид.
— Мы тоже поддерживаем, — сказала бабушка, переплетя свои пальцы с пальцами деда.
Оба кивнули.
— Поддерживаю, — твердо произнесла немногословная Лукреция.
Мы сидели и смотрели на растерянный совет, никто из них не мог нам ничего сказать.
— Да это бунт! — хмыкнул Давид.
— Раз вы снова хотите разрозненности, вам не привыкать, — отрезал Калеб.
— А не боитесь, что Лемнискату может и повлиять на ваше решение? — мрачно спросил Ратский.
Тут Калеб прохладно улыбнулся.
— Думаю, вы все забыли, что я, как Воин, могу сплотить всех творцов и научить их… отстаивать свою точку зрения, а Вера обеспечит нас крепостью духа и здоровьем. Думаю, мы будем тверды в своих взглядах.
— Особенно, если учесть, что мы с Калебом вне уравнения и аналитикам не просчитать наши действия ни в настоящем, ни в будущем, — я бросила красноречивый взгляд на Даго.
Тот лишь скривился.
— Нам надо подумать, — подытожил Ратский.
— Лукреция, помнишь, ты мне обещала? Что они решат? — я прямо посмотрела на женщину.
Словно просканировав взглядом каждого присутствующего в комнате, она слегка мне улыбнулась.
— Они согласятся.
* * *
Первое время после победы, а совет действительно дал добро на объединение, работать пришлось много и всем. А в особенности нам с Калебом: раз мы все это затеяли, как они выразились.
Теперь Цитаделей будет несколько, и они, вместе с официальными зданиями корпорации и различными научными центрами, образуют своеобразную сеть, окутывающую мир. Что-то останется таким, как сейчас, кое-что закроют и переоборудуют.
По всему миру будут открыты новые библиотеки, а кое-какие старые будут «окультурены», как, например, та, в которой побывали мы с Калебом. Знания должны распределяться равномерно и дублироваться, чтобы на любом континенте быть под рукой.
Какие-то нововведения были предусмотрены для творцов, какие-то — для аналитиков и ученых. В новом плане развития было учтено, кажется, все, хотя каждый понимал, что осуществляться это будет не сразу.
Но было кое-что, что начали сооружать в первую очередь, а именно — огромный памятник, чтобы почтить погибших и как напоминание о случившемся.
Война корпораций и раздрай внутри организации не выносились на всеобщее обозрение, исключение составили теракты. В Лемнискату не было принято выносить сор из избы и тем не менее государства ощутили кое-какое беспокойство.
Воздвигнутая на месте Цитадели статуя богини Фемиды была словно символ равновесия и мира не только для посторонних зрителей, но и для нас самих.
Когда спустя пару месяцев все наладилось и более-менее вошло в колею, монумент, построенный в ускоренном темпе, уже был готов к открытию. И не только он.
Делать достоянием гласности степень близости наших личных отношений с Родригесом мне не хотелось, но Калеб уперся рогом и не отступал от своей идеи. Он считал, что до визита к моим родственникам все должны узнать о серьезности происходящего между нами.
Я не совсем понимала, почему для него это так важно. Настолько, что я даже ощущала внутри его души отголоски страха и напряжения.
Что было тому виной? Традиции? Тайна, о которой я ничего не знаю? Неужели после всего, что мы с ним пережили, меня ждут еще какие-то сюрпризы?
Перед тем как мы отправились на официальную церемонию открытия памятника «Мира», мне на палец надели обручальное кольцо. Не слишком шикарное, но элегантное, с крупным желтым бриллиантом — цвет моего дара. Выбранное и подаренное с любовью.
Оторвав восхищенный взгляд от кольца, я подняла глаза на Калеба.
— Калеб, успокой меня и скажи, что ничего не случилось. Прошу.
— Чего ты опасаешься? — удивился он.
— Меня тревожит твое беспокойство и желание всем объявить о нашей помолвке. Разве это так важно?
— Для меня — да. Пусть и корпорация, и весь мир знают, что ты принадлежишь мне. А особенно Ратский.
Я облегченно выдохнула, поняв, что Калеб слышал наш разговор, состоявшийся сразу после того, как совет довел до нашего ведома свое решение об объединении. Тогда Иван Иванович подошел и тихо спросил, не пожалею ли я о слиянии, если через какое-то время наши с Родригесом отношения распадутся?
Я тогда просто промолчала, лишь отрицательно мотнула головой, а вот Родригес услышал и все это время испытывал беспокойство.
Притянув своего мужчину за шею ближе и поцеловав, прошептала:
— Пока ты этого хочешь, я с тобой.
— А я с тобой навсегда.
— Вот и выяснили все, — пробормотала я.
А меня стиснули в объятьях и крепко и тепло-тепло поцеловали.
Через несколько часов мы стояли недалеко от водопада Виктория, рядом с которым теперь высилась прекрасная статуя, белая и невероятно изящная и красивая.
Пышное мероприятие, море радости для всех, в том числе и для нас, тех, кто знал ее истинную цену. А мы стояли, взявшись за руки, и слушали перешептывания репортеров. Заголовки завтра будут не только об архитектурном шедевре, но и о том, что русская аристократка пленила сердце «расчетливого дельца».
Вот только утром триумф Калебу подпортило одно письмо — его приглашали посетить с официальным визитом резиденцию моей семьи.
* * *
Перед путешествием в Россию Калеб решил, как он мне сказал, подстраховаться и стребовал с меня подтверждение того обещания, которое я дала ему рядом со статуей Христа-Искупителя. А именно: я должна полностью довериться ему в выборе способа празднования нашей свадьбы.
И как я ни упрашивала и ни пыталась отсрочить этот момент, у меня ничего не получилось. И вот в один из дней, рано утром, мне завязали глаза платком и, усадив в машину, куда-то повезли.
Мучило сильное любопытство и волнение, внутри все трепетало, но снять повязку или хоть что-то подсмотреть мне не дали.
— Калеб, ну куда мы летим?
— Не скажу.
— Ну пожалуйста!
— Потерпи, испортишь сюрприз.
Наконец мы приземлились и меня снова куда-то повели. Дорога, пол, ступеньки и чьи-то руки, в которые меня бесцеремонно сунули.
— Калеб? — тревожно выдохнула я.
— Помни о своем обещании!
А следом шаги и захлопнувшаяся дверь.
В то же мгновение я сорвала повязку и увидела перед собой Еву, а за ее спиной еще несколько женщин-бразильянок.