Марианны в доме не было, только капитан Бекер (они познакомились в ночь убийства Клер, в ее доме) и много незнакомых офицеров.
— Ну, что?
— Ее нигде нет, — ответил Бекер.
Мартен обошел комнаты на первом этаже — без всякой надежды, это уже сделали до его приезда — и вернулся в холл.
— Наверху искали? — крикнул он с лестницы.
— Там пусто…
Сервас отодвинул танцующие на ветру шторы и вышел на террасу. Дождь бомбардировал окутанное темнотой озеро.
Куда она подевалась? Он звал ее, снова и снова, ловя на себе недоумевающие взгляды. Сейчас она появится, спросит, что происходит, он крепко ее обнимет, расцелует, простит предательство и отпустит грехи. Они дождутся, когда все уедут, и откроют бутылку вина. Потом она попросит прощения — речь ведь шла о ее сыне! — и они займутся любовью.
Не займутся. Он должен будет сказать, что Юго не выпустят и «виноват» в этом он, Сервас. Это разлучит их навсегда, сделав возвращение к прошлым отношениям невозможным. Отчаяние камнем давило на плечи, пригибало к земле. Плевать, лишь бы была жива. Жива… Он прошел по мокрой лужайке и присоединился к прочесывающим сад и рощу жандармам. Синий свет мигалок отражался от затянутого тучами неба, деля надвое темный силуэт дома. Вокруг царил мрак. Сервас слышал шелест листвы, шум дождя и плеск озерной воды.
— Здесь ее не было, — сказал один из жандармов.
— Уверены?
— Мы все обыскали.
Майор кивком указал на то место, где несколько дней назад обнаружил на стволе буквы. Теперь он знал, что их вырезал не Гиртман, но это не имело значения.
— Проверьте там. У родника и поваленного дерева. Проверьте весь сектор.
Сервас вернулся в дом. Где Марианна? Неужели он забрал ее с собой? От этой мысли его чуть не вырвало.
— Мартен… — позвала Циглер.
— Все так и было, когда вы приехали? — спросил Сервас у Бекера.
— Да. Окна и двери распахнуты, повсюду свет. И музыка…
— Музыка?
Мартен похолодел. Бекер включил плеер, зазвучала тема. Очень громко. Малер… Духовые и скрипки, треугольники, низкие голоса виолончелей. Оркестр летел навстречу грядущей катастрофе.
Сервас всхлипнул. Он узнал отрывок. Финал Шестой симфонии, музыка поражения — его поражения, Адорно назвал эту часть «Все плохо, что плохо кончается».
Сыщик соскользнул по стене на пол. Его била дрожь, окружающие смотрели и не понимали, почему этот человек — опытный полицейский, много чего повидавший на своем веку, — развалился именно теперь… Кто-то выключил музыку, и стали слышны рыдания. Все были растеряны и смущены, как будто полицейский — не человек и не имеет права плакать перед коллегами, тем более при исполнении! Мгновение спустя Сервас расхохотался, и все «хором» подумали: «Слетел с катушек». Что ж, не он первый, не он последний. Полицейские не роботы, они разгребают дерьмо за грешным миром, уподобляясь клоаке, уносящей нечистоты подальше от людей. Увы, недостаточно далеко. Дерьмо, как известно, не тонет…
А потом они заметили листок у него в руке. Коллеги Серваса переглядывались, сгорая от желания прочесть записку, но подойти не осмелились и так и не узнали прощальной фразы Гиртмана:
«Она предала твое доверие и твою любовь, Мартен. Она должна быть наказана».
Эпилог
Лето 2010. Испания
Ночь была жаркой. Он медленно шел вниз к Плаза Майор по мощенным булыжником улицам, встречая на пути множество счастливых лиц. «Как странно, — думал он, — что такая простая вещь, как футбольный матч, может на несколько часов вознести на вершину блаженства миллионы людей».
Улицы благоухали мылом и туалетной водой, пахли пивным, винным и водочным перегаром, сигарным дымом и петардами, которые запускали детишки. От каменных стен веяло накопленным за день теплом. Пробираясь через танцующую, поющую, выкрикивающую ему в лицо свою радость толпу, он слушал истерически-восторженные комментарии испанских телеведущих, подхваченные ликующими гражданами по всей стране.
Фасады домов на Плаза Майор украшали фрески XVIII века, с четырех сторон ее обрамляли аркады. Она была так похожа на итальянскую piazza с ее яркими красками, что многие производители пасты снимали здесь рекламные ролики. Сервас улыбнулся. Улыбка вышла глуповатая — время перевалило за полночь, а он уже в пять вечера хорошо набрался. Площадь была заполнена народом, многие взяли с собой детей. Сервасу повезло — он нашел незанятый стул и присел.
— Ты напился, — констатировал Педро, отставил пивную кружку и уставился на Мартена смеющимися голубыми глазами.
— Еще как… А ты что пьешь?
Педро кивнул на пустую кружку с остатками пены на стенках.
— Давай повторим.
Майор понял, что Педро собирается завести разговор о французской сборной по футболу, ему нравилось поддразнивать друга.
— Ну что, они уволили тренера? — поинтересовался Педро.
— Пока нет, — ответил Сервас.
— А игрока, который его оскорбил, и тех, кто устроил сидячую забастовку на тренировке, — их-то хоть наказали?
Его новый друг качал головой, выражая восхищенно-недоверчивое изумление безмерной глупостью команды соседней страны. Сервас блаженно улыбнулся: существовала одна-единственная страна, где игроки-миллиардеры могли позволить себе забастовку во время чемпионата мира по футболу, и этой страной была его родина, Франция.
Ему вдруг ужасно захотелось пить. Мартен не без труда слез со стула и на неверных ногах вошел в кафе, решив побаловать себя кофе с тростниковым сахаром и коньяком. Он стоял, опираясь локтями о стойку, и смотрел, как бармен привычными ловкими движениями насыпает сахарную пудру в крошечный стаканчик, добавляет два кофейных зерна и цедру лимона, вливает точно отмеренное количество бренди, доводит до кипения под паром перколятора, поджигает зажигалкой и — последний штрих — наливает сверху черный кофе.
Когда Сервас наконец вышел, неся на блюдце стаканчик с обжигающим напитком, Педро вместе с соседями в десятый раз бурно переживал финальную игру. Сервас подошел к стулу, попытался сесть и промахнулся. Горячий кофе и бренди пролились на рубашку. Он расхохотался — и хохотал, лежа на земле. Все на него смотрели, а ему было плевать…
— Ну все, — решил Педро. — Пора домой.
Он поднял сыщика на ноги и потащил за собой. Испанец был ниже, но сильнее, и Сервас держался за его плечо, как за последнее прибежище. Они брели по узким улочкам. Мартен вглядывался в звездное небо над крышами и ласковую, «лоркианскую» ночь.
После того что случилось, никто не стал возражать, когда он решил взять все неиспользованные отпуска, переработки и бесчисленные отгулы. Незадолго до его отъезда были арестованы Сара Лилленфельд и Виржини Кроз, других членов Круга тоже допрашивали в рамках расследования уголовного дела — но без его участия. Он собрал чемодан и навестил Циглер: ее на десять дней освободили от работы, чтобы она оправилась после стычки с Йовановичем и снова предстала перед дисциплинарным советом жандармерии. Он спрашивал себя, как ее накажут на сей раз, зная, что внутренне Ирен созрела для отставки, что очень его огорчало. Циглер призналась, что взломала компьютерную сеть тюрьмы, где отбывает срок Лиза Ферней, и та вовсю ее достает, что, впрочем, вполне естественно, когда сидишь взаперти. Ирен почему-то была твердо уверена, что рано или поздно швейцарец захочет связаться с женщиной, которая помогла ему сбежать.