Суть
Космический корабль «Серебряная птица» вновь рассекал воздушное пространство. Кутас, заботливо пристёгнутый ремнём безопасности, удобно растянулся на шерстяном шарфе, а Кадрилис, приспособивший вместо ремня верёвочку, расспрашивал приятеля:
— Ну скажи, только без утайки, ты всё выложил пилоту? Не скрыл, кто дал тебе спички? Кто их силой тебе всучил? Сказал или нет?
— Не сказал, — прошептал щенок, хитро прищурив глаз.
— Вот тебе раз! — разочарованно всплеснул лапами заяц. — Он не сказал! Хорошенькое дело!
— Спички, — снова прошептал щенок, — ни при чём. Не в них… суть.
— Суть? — вытаращил глаза Кадрилис. — Что ещё за суть?
— Суть в том, — ответил Кутас, — что из «Птички» вылетают искры, как из нашего костра, когда ты подбрасывал в него можжевеловые ветки, помнишь?
— Вон оно как? — удивлённо раскрыл рот Кадрилис.
— Но есть суть посущественнее, — с загадочным видом продолжал Кутас. — Планета, оказывается, сгорела по собственной вине.
— А я что говорил?! — чуть не подскочил заяц. — Ведь я тебе это раньше пилота сказал!
— И всё же, — вздохнул Кутас, — спички не игрушка.
В это время Лягария откашлялась и приготовилась произнести триумфальную разоблачительную речь. Эйнора, ни о чём не догадываясь, в задумчивости стягивала с руки перчатку. А вот сыщик, готовясь к выступлению лягушки, так затянул ремень безопасности, что, казалось, вот-вот лопнет.
— Так, говоришь, искры? — переспросил Кадрилис.
Кутас ответил не сразу. Он закрыл глаза, помолчал и произнёс:
— Да, искры… Я сам их видел. Понимаешь, Кадрилис, иск… ис… ис… — И вдруг он всхлипнул, из его глаза выкатилась слеза и, как напуганная в аквариуме рыбка, поспешила подняться наверх, к потолку. А Кадрилис затянул песню:
Пёсик Кутас может плакать,
Плакать может пёсик Кутас,
Может плакать Кутас, пёсик.
Плакать может, видел сам!
— А ну, прекрати, ты, живой хаос! — лопнуло терпение у командира Лягарии, которая только собиралась раскрыть рот для решающего выступления. — Детский сад! Фи!
— Да ведь Кутас снова может плакать! — воскликнул Кадрилис. — Вон какая слезища на потолке!
— Плачет? — спросила Эйнора, которая не поняла, в чём дело. — Неужели тебя, Кутас, мучит совесть и ты переживаешь, потому что считаешь себя хуже других? Послушай, я ведь ничуть не лучше тебя, наоборот! — и гордая Эйнора подняла голову так высоко, как ещё ни разу не поднимала. — Я самая настоящая лгунья. Я не убегала ни из какого шкафа, а просто-напросто была выброшена на помойку вместе с прочим мусором!
— Слыхали? — заверещала лягушка. — Стоило мне приступить к её разоблачению, как она сама…
— Замолчи! — бросила Эйнора. — Вовсе не о тебе и твоих разоблачениях речь! Слышишь, Кутас, я намного, намного хуже тебя… Я ведь только притворилась, что я знатного рода, аристократка, богатая беглянка. И никакие разбойники на меня не нападали.
— Но ведь вы, — пробасил увалень Твинас, — всё-таки побывали в стеклянном шкафу, верно?
— Ну и что из этого? — пожала плечами Эйнора. — Я стояла там не дольше, чем и другие новые куклы. А потом меня таскали за волосы, роняли, пачкали, дали прозвище Замарашка-оборвашка… Я ведь такая и была, только в лесу успела умыть снегом лицо и руки. А имя Эйнора я позаимствовала у одной избалованной девочки из детского сада.
— Она, — поспешила выложить всё начистоту Лягария, — украла из моего саквояжа вторую перчатку, которую я нашла в мусорной машине и которая являлась вещественным доказательством того, что никакая она не принцесса-беглянка, а такая же брошенная игрушка, как и остальные!
— Ничего я не крала, — возмутилась Эйнора и, сняв перчатку, протянула её Лягарии. — Вот вам новое вещественное доказательство. — Она снова повернулась к Кутасу. — Вот видишь, Кутас, какая я гадкая и насколько я хуже тебя! Не плачь больше.
— Раз на то пошло, — низким басом прогудел Твинас, которому даже его смекалка сыщика не помогла понять суть слёз щенка, — раз так, — повторил он крайне взволнованно, и его трубка вылетела из клюва и повисла под потолком рядом со слезой Кутаса, — я тоже всё о себе выложу. Я буду похуже вас двоих, вместе взятых. Мало того, я самый плохой из всех нас! Совесть моя так же нечиста, как этот шлёпанец, а может, и грязнее! Я ведь потерял ступню вовсе не в погоне за злодеем, а потому что долго сидел перед телевизором. Из-за этого я так растолстел, и нога не выдержала моего веса и треснула. Ну а трубка… — сгорая от стыда и не решаясь взглянуть на Эйнору, дрогнувшим голосом произнёс сыщик. — По телевизору показывали знаменитого сыщика Шерлока Холмса. Он постоянно гонялся за преступниками и курил трубку. Ну я и скопировал его поведение. Теперь вы знаете обо мне всё…
Не дав Твинасу закончить, Кадрилис вскочил, как уколотый булавкой, и обвёл всех испепеляющим взглядом.
— Подумаешь! — закричал он. — К вашему сведению, другого такого ужасного, закоренелого вруна, как я, ещё поискать! Такого нет, не было и не будет на любой планете! Ведь мой потайной… вернее, уже не потайной кармашек появился не потому, что мне изодрал шкурку настоящий бульдог Гогас. Просто я однажды сам чесался… ну и разодрал себе шкурку. Меня блоха искусала. Вот!
И в подтверждение своих слов заяц стал так яростно чесаться обеими лапами, что и впрямь чуть не оторвал себе второе ухо. А потом, не зная, куда деться от стыда, Кадрилис подскочил к потолку и принёс Твинасу его трубку. Он мог бы принести и Кутасу его слезу, только стоило ли?
— Ну что ж, — не удержалась Лягария, — раз сложилась такая ситуация, мой долг тоже выступить с парочкой самокритичных замечаний. Признаюсь, я тоже не святая, хотя и не могу похвастаться пакостями такого масштаба, о которых мы только что услышали. Я по своей природе существо хладнокровное, отличающееся трезвым умом, однако пару раз допустила стихийные промахи. Но эти промахи не свойственны моей натуре, поэтому не стоит понапрасну языком чесать. — Лягушка уже жалела о том, что поддалась всеобщему саморазоблачению. — Поэтому разрешите напомнить о моём благородном жесте, когда я отдала паяцу свой уникальный значок, а сама осталась в накидке нараспашку и до сих пор пребываю в этом состоянии…
Но дальше лягушку никто не слушал.
— Вот видишь, Кутас, какова она… — не скрывая радости, произнёс Кадрилис. — Как там её… Повтори-ка то странное словечко.
— Суть, — произнёс Кутас.
— Сейчас, — задумчиво сказал Кадрилис, — и я уже понимаю, что это за суть такая. Это что-то потаённее моего потайного кармашка.
— Да, да, — утвердительно шмыгнул залепленным пластырем носом Кутас, — я видел однажды на картинке раскрытую морскую раковину, а из неё вылезало существо, такое нежное, без единой волосинки… И это из такого жёсткого, твёрдого панциря! Может, это и есть суть?