Глаша - читать онлайн книгу. Автор: Лана Ланитова cтр.№ 12

– А, ну-ко, девонька, присядь. Дай, я тебе ранку-то омою, – заботливые руки стали лить воду на промежность Глафиры. Вода побурела от крови.

По щекам текли слезы, она вытирала их руками, брызгала в лицо водой – было бесполезно: глухие рыдания рвались из груди.

– Ну… снова сырость развели. A-то вы, не знали: зачем, он ночью к вам приходил?

«Раз она об этом говорит, значит многие из прислуги могли слышать и видеть, как Владимир Иванович приходил ко мне. У дома есть свои глаза и уши.

Надо, наверное, пойти утопиться – другого выхода нет…» – думала она, кусая губы.

После мытья тело охватил озноб, смертельно клонило ко сну, веки отяжелели, словно налились свинцом. Глаша, с трудом переставляя ноги, дошла до кровати и упала на холодную подушку. Сквозь плотную пелену она едва различала прикосновения рук Маланьи. Сопротивляться не было сил: шершавые руки горничной развели в стороны ватные ноги, послышалось озабоченное бормотание и несколько вздохов, спустя мгновение, ловкие пальцы коснулись болезненной раны. Зачерпнув пригоршню целебной темнобурой мази, пахнувшей травой и коровьим жиром, Маланья принялась втирать снадобье в рваные лоскуты нежной плоти.

Острое жжение заставило вскрикнуть, через несколько минут приятная прохлада пришла на смену неприятным ощущениям. Немного погодя, боль совсем утихла.

Сквозь полузакрытые веки она видела, как в комнате помыли пол, дворовый работник Тимоха вынес кадку с водой. Глаша забылась глубоким сном. Проспала целый день, а к ночи у нее началась горячка.

Глафира Сергеевна, будучи девушкой ранимой и нежной, воспитанной в институтской строгости, где даже поэзия Байрона и Ричардсона считалась крамолой, и прочитывалась лишь ночами, под угасающий свет восковой свечи, шепотом на весь дортуар, тяжело переживала практическую сторону любовных отношений со взрослым мужчиной. Она совсем не ожидала той боли и стыда, кои принесло ей тайное свидание с Владимиром.

Как осознание великой трагедии ее посещала мысль о том, что она согрешила вне брака. «Зачем я отдалась ему? Ведь я знала, что так делать нельзя, что это грешно и погибельно… Отчего я послушала его? Что тогда было со мной? Почему я ослушалась голоса разума? Где был Господь и мои ангелы? Отчего они не уберегли мою девичью честь? Ведь, даже женившись, кузен может попрекнуть меня за уступчивость», – слезы заливали ей лицо. – «А может, все это сон, и я до сих пор девственница? Ведь я девственница, а как же иначе?

Я институтка и я дева… Мама, где же ты, мамочка? Отчего тебя нет рядом?» – она забывалась в тяжелой горячке.

Целую неделю Глафира Сергеевна провела в постели: жар спал лишь на третьи сутки, но тело все еще оставалось слабо. Во время болезни ей снились кошмары: огромные рыжие собаки бежали по следу, с разверзнутых клыкастых пастей капала слюна, лай слышался у самого затылка, ощущалось зловонное дыхание. Безумно болела голова. Она силилась встать: чьи-то мягкие руки заботливо возвращали ее на подушку. Порой, она слышала молитву: кто-то заунывно бубнил над ухом Псалтырь. Шепот молитвы переходил в бабское оханье и причитание. Глаша забывалась крепким сном, и снова грезилось нечто страшное. Виделась красивая голова Владимира, волнистые волосы, мягкие губы страстно целовали лицо, грудь, живот… Ласки прерывались глухим рычанием, голова Владимира превращалась в волчью морду: белые клыки стремились вонзиться в обнаженное горло.

Какое счастье, что тетка была еще в отъезде, и не видела того, что творилось с племянницей. Дабы избежать лишних вопросов, слугам было объявлено, что Глафира Сергеевна подхватила инфлюэнцею. Не многие поверили в эту «сказку», однако помалкивали – от греха подальше. За больной ухаживала Маланья: она поила ее малиновым чаем, кормила кашей, жалела и нянчилась, как с ребенком. За время болезни Глаши, ее возлюбленный ни разу не пришел к ней в комнату. Это огорчало настолько, что она с трудом поправлялась. Зайди он к ней – успокой, пожалей – все было бы по-другому. «Отчего он забыл меня? Говорил, что любит, а забыл», – от обиды комок подкатывал к горлу.

Сквозь плотно закрытую дверь, слышался приятный баритон: Владимир Иванович деловито давал распоряжения прислуге, прикрикивал на кого-то, громко смеялся. Казалось, он специально дразнит своей близостью, но не считает нужным переступать порог ее комнаты.

– Малаша, а что барин сейчас делает? – робко спрашивала Глафира.

– А? – спохватывалась сонная Маланья, с трудом подавляя зевоту. Сидение с барыней давало ей возможность небольшого отдыха от повседневной, порой тяжелой работы по дому. Как только она добиралась до комнаты Глафиры и делала все необходимое по уходу за больной, тут же сидя засыпала, сладко сомкнув толстые белесые веки. – Чего вы, спрашиваете? Барин? Они покушали и по делам отъехали. Спите, Глафира Сергеевна, почивайте, раз позволено. А мне они приказали ходить за вами, покудо вы немощны.

– А он говорил что-нибудь обо мне?

– Да нет, ничаво не говорил. Сказал токо: лечи барыню и все.

Глаша сжималась в комочек. В душе начинала теплиться слабая надежда:

«Он заботится обо мне: вот и Маланью ко мне приставил. Значит, я не безразлична ему, значит, он любит».

Лежа под одеялом, укрывшись с головой, Глафира то и дело возвращалась мыслями к памятной ночи. Постепенно пришло осознание того, что она стала совсем другой: в ту ночь она стала женщиной. Вроде ничего не менялась вокруг, но целый мир стал другим. Прикосновение к греховной тайне изменило навсегда ее душу и тело. От воспоминаний о ласках Владимира перехватывало дыхание, руки снова и снова болезненно сжимали голову от стыда и муки. Порой находила сладкая истома: нежность и жажда ласки стояли у самого горла.

«Как он ласкал меня, и как это было невыносимо… хорошо», – от этих мыслей она краснела даже под одеялом. Пальцы робко тянулись к «поруганному» холму Венеры. Но она стыдливо одергивала руку.

От Маланьи Глаша узнала, что барин уехал с приказчиком по делам в город. За окном стоял радостный и зеленеющий июнь. Горячка миновала, и Глафира Сергеевна потихоньку стала вставать с постели. В первый день вся бледная и слабая она вышла во двор усадьбы, прошлась по каменным дорожкам сада и вернулась домой: пока не было сил. Постепенно слабость уходила, ноги крепли, румянец появлялся на нежных щеках. Изменилось выражение лица: оно стало строже и задумчивей. Она старалась уходить подальше от людей и любопытных взглядов: ноги сами несли в глубину зеленых аллей. Глаза любовались пестрыми клумбами ранних цветов. Сворачивала в лес: свежий воздух врывался в лицо, пение лесных птах заставляло забывать горести и печали.

Ветер доносил запахи воды с пруда: пахло горячим песком, водяными травами, рачками и мелкой рыбешкой. Часами Глаша сидела у воды, наблюдая за деревенскими мальчишками: те важно удили рыбу, стоя на полусгнившей коряге. Их босые ноги, вымазанные серым илом, застывали в неподвижной позе, зоркие глаза, не мигая, смотрели на поплавок. Поплавок начинал дергаться, раздавался победный клич – серебристая рыбка взлетала в воздух.