У нас все хорошо - читать онлайн книгу. Автор: Арно Гайгер cтр.№ 60

— Алло, Ингрид?

— Мама? Я не могу дольше разговаривать, дети в ванной и зовут меня. Я приеду во вторник.

Вес без одежды:

Филипп 19,5 кг

Сисси 32 кг

Ингрид 62 кг

Петер сушит детям волосы феном и дает им немного поесть. Ингрид тем временем стоит под душем и испытывает чувство вины оттого, что внутренне замыкается, как только начинает говорить с родителями. Как будто она безмерно заинтересована в том, чтобы между нею и родителями все оставалось так, как оно есть сейчас. Конечно, у нее достаточно причин повернуться к родителям спиной. Но вместе с тем нельзя оспорить, что у нее нет ни времени наладить отношения, ни потребности взять на себя с улучшением отношений лишние обязательства. Иногда ей кажется, что она такая несносная и резкая прежде всего по инерции: чтобы ее оставили в покое. Притом что о покое нет и речи, поскольку она чувствует себя виноватой, ведь она хорошо растрясла мошну своих родителей. Это чувство вины ведет к тому, что она хочет исправить свои ошибки; это опять же связано с ее потребностью в покое. Сейчас, например: она решает сразу после душа под каким-нибудь предлогом перезвонить и быть приветливее. Но это сразу ее отпугивает, поскольку маловероятно, что после этого она будет чувствовать себя лучше. Разве ты будешь после этого довольна? Окутанная водой и паром, она приходит к выводу, что она сама и есть самая большая эгоистка из всех.

Контрудар, парирование:

Нет, Ингрид, глупая ты курица, ты должна освободиться от этого идиотского представления, поскольку оно все ставит с ног на голову. Ты не можешь сделать всех счастливыми. Необходим еще и некоторый минимум энергии для самой себя. Вспомни, что написано в женском журнале Cosmopolitan, который завалялся в ординаторской: Свою энергию используют для себя, а что останется — для других. А ты делаешь все наоборот. Ты недостаточно эгоистична, это видно каждому. Чем постоянно искать оправдания своему поведению, пусть лучше другие останутся с носом. Что, не так?

Но муки совести остаются, невзирая на все уговоры, и Ингрид дает себе слово, хотя бы во вторник, когда она приедет к своим родителям, попробовать начать все сначала. Сделать, так сказать, почин, не больше того. Ее от этого не убудет.

Ингрид вытирается и одевается для вечера. Раз уж подвернулся случай, она находит в выдвижном ящике открытку с автографом Пауля Хёрбигера и сжигает ее в унитазе. Открывает форточку, чтобы выветрился дым. Потом спускается вниз, где Петер дурачится в игровой комнате вместе с детьми. Филипп пару раз обнимает Петера и прижимается к нему, так что Ингрид даже ревнует. Петер ничего не делает для детей, но стоит ему только поиграть с ними, как они так и льнут к нему. Ингрид этого никак не может понять. Воспитывает детей она, а сливки снимает Петер.

— Мне не хотелось бы нарушать вашу идиллию, но если вы двое (она указывает на Сисси и Филиппа) немедленно не ляжете в постель, то и китаец отменяется, а что с возу упало, то пропало. Я не шучу. Быстро!

Когда потом перед телевизором падает ее зажигалка, Петер немедленно нагибается и поднимает. И когда она чихает, он тут же говорит:

— Будь здорова.

Эта непривычная внимательность озадачивает ее. Начиная с обеда, то есть вот уже часов шесть, Ингрид не слышит ни слова критики, никаких назиданий и обидных интонаций. Петер даже ищет повода прикоснуться к ней, хоть и не всегда галантно, вот сейчас он убрал ей за ухо прядь влажных волос. Однако благие намерения налицо, и поскольку Петер не занудствует, как большинство мужчин, она тоже не хочет нарушать гармонию вечера. Несколько раз она удерживается от замечаний, готовых сорваться с языка. Ведь получается же. За это ей воздастся добром, а может, все это курам на смех.

Может быть, Петер почуял, куда ветер дует, может, он испугался возможного расставания, какое угрожает Андричам. Может, это задевает его гордость, и он вспомнил на несколько дней о своих домашних обязанностях. Есть над чем подумать.

Кстати, Андричи: Ингрид интересно, устроит ли господин Андрич в полночь фейерверк, как в прошлый Новый год. Тогда не было ни ветерка, и весь дым от ракет завис на террасе и становился все плотнее, пока господин Андрич и его помощники (к ним присоединился и Петер после того, как мальчишка Андричей сдался) совсем не скрылись в дыму, и лишь их смутные силуэты сновали среди пиротехнических ракет и ящиков с напитками. Ингрид давно так не покатывалась со смеху, как в ту новогоднюю ночь 1969-го при виде этих кашляющих в дыму мужчин. В ликовании полуночного вальса и радостного колокольного звона, в ярких вспышках искр и взрывах смеха они все-таки бодро довели свою новогоднюю миссию до конца. У прекрасного голубого Дуная…

Кара прыгает к Ингрид на кушетку и зарывается холодным носом ей в подмышку, положив передние лапы ей на бедро и на ладонь. Снаружи опять пальба. Звук такой, будто соседские мальчишки взрывают банки из-под колы или кто-то лупит палкой по почтовым ящикам. Пока не начался настоящий грохот, надо еще раз дать Каре валерьянки и потом запереть ее в подвале.

— Чего тебе пожелать на новый год? — спрашивает Петер.

— Благие пожелания? Это опиум для несчастных, — отвечает Ингрид. Она гладит собаку. Через некоторое время она произносит: — Знаешь, от пожеланий мне и в минувшем году толку не было, их еле хватило до Богоявления [72] .

Петер что-то смущенно бурчит, но и возразить ему нечего, или не может подобрать нужных слов. Но по нему видно, что его бы добрые пожелания утешили.

Он сидит рядом с ней, сгорбившись и подавшись вперед, катая в пальцах сигарету, выпятив губы. Некоторое время он смотрит на экран, даже смеется пару раз, будто раздваиваясь, но, выждав немного, выпрямляется и хочет поговорить о том, что будет дальше. Ингрид курит и разглядывает дым своей сигареты, оставаясь безучастной к сменяющим друг друга картинкам на экране. Она благожелательно отвечает, что все сказала ему еще позавчера и ей нечего к этому добавить.

Петер говорит, что ему трудно примириться с ее позицией. Она переводит это на себя и говорит, что ей так же трудно принять его позицию. Петер гасит свою сигарету и сидит, засунув руки в карманы, приподняв плечи. Ингрид протягивает ему единственную соломинку, пусть и словесную, которая еще имеет для нее какой-то смысл:

— Это настоящее достижение, что мы продержались весь нынешний год. Дальше, может, окажется легче.

Тем не менее: заветные желания на новый, 1971 год у нее есть. Желания. Они всегда есть, хотя пора уже отвыкать от них.

Пустые слова, ничего больше.

Сиди теперь смирно у своего разбитого корыта.

От недосыпа у нее ноют зубы и стоит пеленой смутная боль в голове. Мысли ее расплываются тем больше, чем дольше она сидит. Но одно ей ясно: она ни в коем случае не готова оставить свою работу. В этом она не уступит. Она любит свою профессию. Она выбрала ее сама. Ей нравится входить в больницу, раздеваться до белья и влезать в белые штаны и белый халат до колен. В этой профессиональной спецодежде она чувствует себя современной, самостоятельной и сильной женщиной. Ее записи в историях болезни. Отношения с пациентами и персоналом. Она нравится себе при этом, это наиболее полно отвечает ее представлениям о себе самой, это то, что ей нужно.