Прощённые долги - читать онлайн книгу. Автор: Инна Тронина cтр.№ 73

– Третий, – хмуро ответил тот.

– Да, Г-3! – даже обрадовался Захар. – Так потом меня качало дней десять. Пришлось в отпуск срочно идти, и после ещё капельницы ставить. Так что. Андрей, не пререкайся. Лучше потолкуем по делу. Ты знаешь, что ваш с Севкой разговор в ночь на тринадцатое сентября от корки до корки записали на диктофон? Вы с ним где встретились тогда?

– Мы вместе приехали от станции Новая Деревня. Я как раз из Песочного возвращался, – Андрей покосился на молчаливого Готтхильфа. – Севыч меня и привёз к себе в квартиру. Потом мы пошли в его комнату… Мужики, дайте прикурить, а то у меня пальцы не гнутся. Ага, спасибо… Так вот, я могу уже объяснить, каким именно образом это получилось.

– Ты можешь объяснить?! – опешил Захар.

Всеволод даже икнул от неожиданности:

– Ты что, знаешь? Тогда почему не сказал мне?

– Потому что тогда я не знал, – пожал плечами Озирский и сморщился от боли – теперь он мог это себе позволить.

– А когда выяснил-то? – недоумевал Горбовский.

– Сегодня ночью, от самой Элеоноры Келль. Она же не предполагала, что я уйду оттуда живым, а потому разоткровенничалась. Агент Ювелира записал с помощью усилителя нашу беседу через стенку. Всё очень просто.

– Через стенку? – Грачёв задумался. – Каким же образом? С одной стороны там Дашкина комната, с другой – вообще чужая квартира. Оттуда, от соседей, что ли? Через капитальную стену?

Андрей помрачнел, не решаясь сказать то, что должен был сделать общим достоянием. Сигарета дымилась в его сведённых пальцах, и пепел сыпался на бинт. Тим подставил Андрею каменную розетку с книжной полки Леонида Горбовского.

– Ты меня, Севыч, прости, что я вынужден такие вещи говорить при посторонних. Келль сказала, что твоя сестра запросто водит к себе в постель ребят из кафе «Бродячая собака». Я. право, даже не знаю, ходит ли она туда.

– Ходит! – сквозь зубы процедил Грачёв. – Прямо-таки не вылезает. Гений непризнанный, мать её!..

Кулаки его с хрустом сжались, щека задёргалась.

Горбовский поспешил вступиться:

– Севка, спокойнее, не хипишись!

– Я ещё раз прошу прощения. – Андрей снова сунул сигарету в рот. Он выглядел непривычно сконфуженным, поникшим. – Ювелир подложил к ней своего человека. И тот, валяясь на тахте с Дарьей, сделал запись через некапитальную стену. Может быть, Нора врала? С неё станется, так что особенно не заводись. Это может быть провокация.

– Это – не провокация! – Грачёв усмехнулся так, что всем стало не по себе. – В данном случае я племяннице Уссера верю. Я её убил, но, к сожалению, не смогу то же сделать с Дашкой…

– Севыч, не зверей! – Озирский, забыв о том, что ему нельзя двигаться, обеими руками схватил друга за плечи. – Я вижу, что ты уже невменяемый. Я бы ни за что не сказал об этом, касайся дело только тебя и меня. Кстати, я хочу продолжить…

– Сколько мужиков-то было у Дашки? Элеонора не уточняла? – Грачёв дрожащими руками разорвал пачку «Салема», и сигареты просыпались на палас.

– Севка, прекрати, ты безумен! – Андрей спустил ноги на пол. Захар и Тим бросились укладывать его обратно.

Филипп же тихо сказал Грачёву:

– Бог мой, как же я тебя понимаю!..

– Докурилась, кобыла, дошлялась по ночам в кабаки! – Кривая усмешка так и приклеилась к сведённым судорогой губам Всеволода. – Мама Лара святая женщина, она же умрёт на месте! Это где же видано, чтобы здоровая девка, метр семьдесят ростом, ни к чему в доме пальцем не прикасалась? Я и матери её, и бабке говорил, чтобы у Дашки хоть какие-то обязанности в семье были…

Грачёв вскочил со стула. Подошёл к трёхстворчатому окну. За стеклом разливалось пасмурное осеннее утро. И тоже летали чайки.

– Ведь даже шмотки свои не постирает… Ах, она ручки испортит! Ах, она – наша надежда! Она и так, бедненькая, устаёт. Сиротка несчастная, у неё нет отца, так пусть погуляет. Когда он был жив, Дашка по струнке ходила. Теперь распоясалась, и сиротство для неё, как блаженство. Косметика вся из коммерческого, а сама копейки в дом не принесла. Мать с бабкой ласточке своей то и дело деньги дают на всякую ерунду. От переутомления начала бандитов постель водить… – Всеволод прижался лбом к стеклу, будто хотел его выдавить. – Вы как хотите, а я её прикончу, лярву!

– Не вздумай! – Андрей, зная друга, всерьёз воспринял угрозу. – Не стоит того эта история. Ну, с кем не бывает? Ошибки молодости, и только. Она же не специально его привела.

– Ещё бы специально! – прорычал Грачёв. – Тогда бы я даже тебя не послушал! Но как можно простить её после всего, что с тобой приключилось? Конечно, ты можешь ей грех отпустить – твоё право. Претерпев муки, ты проявишь благородство и спустишь всё на тормозах. Но если бы кто-то из нас тогда назвал Филиппа по имени? Тогда им с Тимом тоже была бы хана. И их семьям, между прочим, а там двое детей. Кроме того, сам факт наличия уссеровского шпика в постели моей сестры о чём-то говорит? Нет, даже не моей, а сестры Михаила Ружецкого! Дочери самого Сириуса! Уссер проиграл ему в восемьдесят шестом, а сейчас победил. Именно так я это и воспринимаю. Да вся «малина» Питера будет на меня теперь пальцами показывать. Имя этого парня Элеонора не назвала?

– Нет, к сожалению.

Озирский очень переживал и не знал, куда девать глаза, руки. Кроме того, изнутри его тело сжигал жар, и на лбу то и дело выступала быстро высыхающая испарина. Забинтованной ладонью Андрей прижимал к груди повязку и с трудом сдерживал кашель.

– Тогда я это узнаю. – Филипп вынул блокнот. – А пока не мешало бы накоротке вот с этим ознакомиться. Андрей, ты и вправду ничего не слышал? Ни выстрелов, ни криков? Да там так вороны орали, что мёртвого подняли бы…

– Значит, я был мертвее мёртвого, – глухо сказал Андрей. – Дело в том, что после первой инъекции я ясно увидел твой дом в Песочном. И сумел сообразить, что ещё чуть-чуть – и реальность перестанет для меня существовать. Тогда я все мысли сосредоточил на одном – на противодействии дурману. Мысли уже путались, но всё же удалось сбросить наваждение. Минут пять судорог, потом – проливной пот – и я смог двигаться. Видения пропали. Боль была такая, что раскалённый утюг – ерунда по сравнению с ней. А когда Элеонора вколола вторую дозу, я вырубился моментально. И, представьте себе, очутился на концерте в школе. Это было накануне седьмого ноября шестьдесят седьмого года. Тогда широко отмечали пятидесятилетие революции. Мне было десять лет, и я пел «Орлёнка». Долго репетировал, помню, очень волновался. Потом пришлось на «бис» несколько раз выходить с этой песней. Так вот, почему-то я вернулся туда, на сцену. Стоял в белой рубашке, с пионерским галстуком. Помните, там такие слова? «На помощь спешат комсомольцы-орлята, и жизнь возвратится ко мне!» Именно эту фразу я и спел в беспамятстве. Как будто почувствовал, что меня выручат. Или кто-то утешить хотел – дед, например.

– И никого из агентов больше не видел? – удивился Готтхильф.