– У нас будут еще друзья, – сказала графиня слегка охрипшим голосом. – Но очень немного. Люди верят в то, что им нужно, или в то, чему посвятили свою жизнь. У меня есть враги. Однако и у Гизелы тоже. Им надо уладить давние споры, залечить старые раны, оживить прежнюю любовь и умиротворить закоренелую ненависть. И есть еще такие, кого интересует лишь политика отдаленного будущего, независимо от того, сохраним мы свою независимость или нас поглотит объединенная Германия, и от того, кто пожнет прибыль от предстоящей битвы. И поэтому нам необходима не только храбрость, но и ум.
Ее замечательное лицо смягчилось, и теперь Зора была более чем красива. Она просто светилась.
– Но если б я не знала, сэр Оливер, что вы обладаете этими двумя качествами, я не пришла бы к вам. Мы вызовем их на настоящий бой, не правда ли? Никто не смеет убивать человека, к тому же принца, в то время как мы стоим рядом и делаем вид, что это просто несчастная случайность. Господи, как я ненавижу лицемеров! Мы должны быть честными! И разве не стоит ради этого жить и умереть?
– Разумеется, – совершенно убежденно ответил Рэтбоун.
* * *
Этим вечером, в длинных летних сумерках, он поехал навестить отца, который жил к северу от Лондона, на Примроуз-хилл. Это был не близкий путь, но адвокат не спешил. Он ехал в открытой коляске, легкой и быстрой на ходу, которой было легко управлять в потоке четырехколесных экипажей с откидывающимся верхом и ландо. Пешеходы прогуливались, дышали свежим воздухом, шествуя по пронизанным вечерним светом аллеям, или же покидали город, устав от дневной жары. Рэтбоун редко правил лошадьми сам – у него не хватало на это времени, – но когда это удавалось, наслаждался такой возможностью. У него была легкая рука, а удовольствие стоило арендной платы за взятых напрокат из местной конюшни лошадь и экипаж.
Его отец, Генри Рэтбоун, удалился от дел, связанных с различными математическими исследованиями и изобретательством. Иногда он еще смотрел в свой телескоп на звезды, но исключительно из любезности. Этим вечером он стоял на длинной лужайке и смотрел на живую изгородь из жимолости и на яблони во фруктовом саду. Лето было довольно сухим, и Генри размышлял над тем, стоит ли ожидать, что фрукты вырастут до нужного размера и качества. Солнце, еще стоявшее довольно высоко над горизонтом, посылало золотое сияние и длинные тени на траву.
Отец сэра Оливера был высоким мужчиной, выше, чем сын, широкоплечим и худощавым. У него было тонкое лицо, орлиный профиль и дальнозоркие голубые глаза. Рассмотреть что-нибудь тщательно он мог, только надев очки.
– Добрый вечер, папа. – Рэтбоун-младший подошел по лужайке к отцу. Дворецкий провел его через дом и вывел в открытое французское окно.
Генри, слегка удивленный, обернулся.
– А я тебя не ждал! И у меня к обеду только хлеб и сыр, да еще немного довольно хорошего паштета. Есть, правда, приличное красное вино, если, конечно, ты не имеешь ничего против…
– Спасибо, – немедленно согласился Оливер.
– Немного сухо для урожая фруктов, – продолжал Генри, поворачиваясь к деревьям, – но еще, наверное, есть немного клубники.
– Спасибо, – повторил Рэтбоун-младший.
Теперь, оказавшись здесь, он не знал, с чего начать.
– Я взялся за дело о клевете, – рассказал он наконец.
– И кто твой клиент – истец или ответчик? – Его отец тихонько заковылял по направлению к дому. Солнце, удлиняя тени на золотисто-зеленой траве, заставляло длинные, как стрелы, листья дельфиниума почти светиться голубым огнем.
– Ответчик, – сказал адвокат.
– И кого он оклеветал?
– Это она, – поправил Оливер. – Она оклеветала принцессу Гизелу Фельцбургскую.
Генри остановился как вкопанный и взглянул на сына.
– Ты, надеюсь, не взялся защищать графиню Зору?
Юрист тоже остановился.
– Взялся. Она уверена, что Гизела убила Фридриха и что это может быть доказано. – Говоря это, он почувствовал, что довольно сильно преувеличивает. Его клиентка была убеждена в том, что говорила, и приняла решение, но у него еще оставались сомнения.
Старший Рэтбоун стал очень, очень серьезен. Лоб его избороздили морщины.
– Надеюсь, ты поступаешь умно, Оливер… Может быть, расскажешь поподробнее, если это не требуется держать в тайне?
– Нет, совсем нет. Полагаю, ответчица даже хотела бы, чтобы об этом стало известно как можно шире.
Адвокат опять не спеша пошел по слегка поднимающейся дорожке к французским окнам и такой знакомой комнате со стульями около камина, картинами и полным книг шкафом.
Генри нахмурился.
– Но зачем? Наверное, ты знаешь все ее доводы? А если она не в себе, то это не служит оправданием для клеветы, не так ли?
Оливер с минуту глядел на него во все глаза, прежде чем уверился, что в замечании отца содержится довольно сдержанный, но весьма многозначительный юмор.
– Ну, разумеется, не служит, – согласился он. – И графиня не возьмет свое заявление обратно. Она убеждена, что это принцесса Гизела умертвила принца Фридриха, и не позволит, чтобы восторжествовало лицемерие и несправедливость. – Он перевел дух и добавил: – И я тоже этого не позволю.
Отец и сын поднялись по ступенькам и вошли в дом. Двери они не закрыли – вечер был все еще теплым, а воздух благоухал ароматом цветов.
– Это она тебе обо всем рассказала? – спросил Генри, подходя к двери холла. Открыв ее, он сообщил дворецкому, что гость останется обедать.
– А ты сомневаешься? – Оливер с удобством устроился у камина.
Хозяин дома подошел поближе и тоже уселся в самое удобное кресло, положив ногу на ногу, но эта поза не сняла его напряжения.
– А что тебе известно, например, о ее отношениях с принцем Фридрихом до того, как он женился на Гизеле? – спросил старший Рэтбоун, серьезно и даже мрачно глядя на сына.
Оливер и сам уже думал об этом, и Зору вряд ли больно задел бы такой вопрос – она отнеслась бы к нему как к практической неизбежности, к которой надо быть готовой.
– Ее чувство к нему не кажется личным. Кроме того, она совсем не относится к тому типу женщин, которые согласны считаться с правилами королевского этикета. Она свободна и слишком страстно любит жизнь, чтобы… – Юрист запнулся, ощущая на себе проницательный взгляд отца, от которого не могли укрыться его собственные эмоции.
– Возможно, и так, – ответил Генри задумчиво и еще более встревоженно, – но нет ничего невероятного в неприязни к человеку, что-то у тебя отнявшему, даже если тебе и не особенно хотелось обладать этим самому.
На лице Оливера отразились сомнения.
– Ради бога! – наклонился вперед его отец. – Подумай, сколько на свете знакомых мужчин, которые не очень любят своих жен, но впали бы в ярость, если б жена предпочла другого мужчину?